class="p1">— А мне понравилось! — заявляет вдруг мой визави с довольной полуулыбкой.
— Понравилось?
— Понравилось биться за тебя! — повторяет Патрик, отталкиваясь от столешницы и делая шаг в мою сторону. — Это был уже второй раз, если подумать… Кто будет следующий? Тобиас Коль? Или, я не знаю, скажем…
— Перестань. Не надо! — я смущенно отвожу глаза и стараюсь не обращать внимание на его одурманивающую меня близость, от которой невольно сбивается дыхание. — Я вовсе не намеревалась становиться предметом разногласий и… мордобоя. Надеюсь, Килиан не очень пострадал?
— Переживаешь?
— Он мой друг.
— А этот друг знает, что он именно друг и ничего более?
— Думаю, я была достаточна красноречива, когда говорила ему об этом.
Мы стоим так близко друг к другу… так близко, что надо бы отстраниться. Прервать этот странный диалог, но не могу… и не хочу.
— Этим утром он не показался мне достаточно убежденным, — голос Патрика такой сахарный, словно выварен из целого центнера сахарной свеклы. — Думаю, тебе придется повторить прежние слова, разве что с поправкой на отсутствие беременности… Ты ведь, действительно, не беременна? Или я ошибаюсь?
Краснею и делаю судорожный вдох.
— Не ошибаешься.
— Маленькая лгунья!
— Я не лгунья, — лепечу едва слышным голосом, гадая, кого именно я сейчас обманываю: Патрика или самое себя…
А через неделю — самую длинную неделю в моей жизни — Патрик заходит и говорит:
— Помнишь, ты спрашивала меня про Тобиаса Коля?
Я молча поднимаю на него вопрошающе-недоуменный взгляд. Конечно, я помню про Тобиаса Коля, но к чему Патрику сейчас вспоминать о нем…
— Он умер сегодня, — отвечает он. — Передоз. Говорят, фрау Коль так и нашла его с иглой в вене… Мне очень жаль.
Наверное, в этот момент я сильно бледнею, потому что Патрик подхватывает меня под руку и усаживает на стул.
Мой отец умер. Мой отец умер… Мой отец умер! Я закрываю лицо руками и стону, словно раненое животное.
11 глава
Глава 11.
Мой отец умер…
Я не успела перекинуться с ним ни единым словам… кроме разве что того краткого «простите», которым сопроводила прикосновение к его плечу в тот день в супермаркете. Он же ответил: «Что тебе надо? Вали отсюда» — вот и все наше общение за целую жизнь.
Мой отец умер, а я могу вспомнить лишь его покрасневшие глаза и грубость по отношению к собственной бабушке. Лучше ли это полного незнания?
У меня нет ответа на этот вопрос… пока нет. Возможно, позже, когда шок от внезапного обретения и окончательной потери отца схлынет, уступив место спокойному умиротворяющему покою, возможно, тогда я посмотрю на всю эту ситуацию с другой стороны и найду правильный ответ на мучивший меня вопрос… Но не сейчас.
Сейчас в душе буря, а бури — плохой аналитик жизненных поворотов.
Поправляю пред зеркалом свой наряд для похорон: черную юбку-клеш и белую блузку с кружевным воротничком. Я похожа на ученицу пятого класса, но ничего другого у меня нет… ничего другого, более подходящего для столь скорбного случая. Я не люблю мрачные оттенки…
Линус втиснут в черные брючки и рубашку — пришлось потратиться на соответствующую случаю одежду для него — и вышагивает рядом слегка подпрыгивающей, пружинистой походкой ребенка, которому некуда девать свою энергию.
Патрику я ничего не сказала: решила, что не стоит распалять его любопытство сообщением о нашем в Линусом посещении похорон… моего отца. Мы просто постоим в стороне, отдадим, так сказать, последнюю дань памяти и уйдем… Ничего более. Патрик и так в последнее время косится на меня — подозревает непонятно в чем.
Ну и пусть, главное, чтобы не узнал главного…
Наконец мы подходим к кладбищу, и я толкаю железную витую калитку самого причудливого вида — скорбная процессия из людей в траурных одеждах скользит по дорожкам между могилами в сторону часовни. Гроб с моим отцом несут впереди мужчины в белых рубашках… Я поглубже вдыхаю в себя пахнущий лилиями воздух и пристраиваюсь в «хвосте» процессии. Это первые похороны в моей жизни…
Несмотря на раскаленный жаром воздух снаружи, внутри часовни почти холодно, и я зябко повожу плечами под тонкой материей шелковой блузки — садимся слева у стены. Линус начинает играть с крючком для… я и сама толком не знаю его предназначения, просто одергиваю брата, во все глаза уставившись на красивый, лакированный гроб, украшенный лилиями и гвоздиками. Неужели в нем и в самом деле лежит мой настоящий, биологический отец? Горло стискивают судорожные спазмы, и я проигрываю борьбу с ними, едва под каменными сводами раздается мелодия первого гимна. «Ближе, мой бог, к тебе, ближе к тебе…» поют люди вокруг, а я смахиваю руками слезы со своих щек, безуспешно пытаясь вспомнить, есть ли в моей сумочке упаковка с салфетками. Не думала, что стану плакать… и вот.
У меня так заволокло слезами глаза, что я не сразу замечаю протянутую мне Линусом салфетку… две салфетки, если быть точной, беру их и благодарно ему улыбаюсь. Что за наваждение: почему я плачу? Я ведь даже не знала этого человека. Наверное, это скорбная экзальтация органной музыки действует на меня таким вот престранным образом, только я реву не только в часовне во время недолгой отповеди священника, но и во время процессии в сторону разверстой могилы, обложенной искусственным дерном — все так красиво и чинно, что у меня заходится сердце.
Не знаю, кто из присутствующих здесь людей, является родственником семейства Коль, только в целом их совсем немного: человек двадцать от силы… и я с Линусом. На меня посматривают с интересом, наверное, пытаются понять, кем я прихожусь мужчине в этом невероятно красивом гробу — им не догадаться. К счастью…
Священник произносит свое привычное «прах ты и в прах возвратишься», слышу, как кто-то судорожно всхлипывает: неужели я сама — нет, это фрау Коль, вижу ее голубые глаза, вылинявшие от бесконечного множества пролитых слез. Рядом с ней высокий старик с шевелюрой кипенно-белого цвета, он поддерживает ее за руку, а у самого такое скорбно-отрешенное выражение лица, что почти напоминает мне маску. Должно быть, это герр Коль, дед моего незнакомца-отца… и мой прадедушка по совместительству. Я все еще не до конца это осознаю, но у меня теперь есть целых два родственника, это если не брать в расчет маму, конечно, — ее все равно что нет, она сама так захотела — и они оба стоят сейчас передо мной.
Гроб опускают в могилу, и я снова утираю слезы второй по счету бумажной
