мы тревожим серенадами ваш сон… Отныне буду петь для вас… не слишком громко. Иначе — горе мне! Синдром, похмелье, ломка… Артём Самарцев — наихудший из персон». И театрально склонил голову. Тут Сашу посетило несколько догадок. Я произвела впечатление. Он стесняется, что ему непривычно. И дикая, неведомо откуда влетевшая мысль: скоро я буду женой этого красавца. Только надо его малость подкормить.
Вечер запомнился Саше фрагментами. Не потому, что от волнения, слегка перебрала. Последняя идея как-то выбила её из равновесия. Уж замуж невтерпёж… — досадливо крутилось в голове. Чушь, бред. Смазливый шалопай, богема, девчонки явно виснут, как мартышки. Оно мне точно надо?
От сигаретного дыма комната покачивалась, будто трюм. Внутри нашлись ещё двое ребят плюс тесный мир бутылок и стаканов. Минус закуска и кислород. Открыли форточку пошире, реанимировали стол. Подняли — за нечаянную встречу. И сразу — встали — за присутствующих дам. И, не садясь, — за каждую в отдельности. Закусили непонятно чем. Щёлкнули зажигалки. Беседа понемногу распустилась. Зацепились имена, примелькались лица, всем стало хорошо. Заговорили о музыке. Родился тост «за настоящих музыкантов».
— А кто такие настоящие? — спросила Аня.
— Настоящий — значит честный, — ответил кто-то из парней, — ему под фанеру и выключенные инструменты понты колотить стыдно. Лучше уж под минус петь, но с душой.
— Настоящих почти не осталось. Одни, бля, караокеры!
— Антон, здесь девушки вообще-то.
— Я им и объясняю. Эпоха профи кончилась, девчонки. Компьютеры убили живой звук. Сначала — музыкантов, потом — аудиторию. Сейчас всем по фигу — живьё или фанера. Лишь бы побыстрее да погромче. Им надо жрать и прыгать, а не мозги включать и слушать.
— Точно. Чувствуешь себя, как проститутка на шесте среди жующего пьяного быдла…
— По мне так лучше раз в неделю — банкет за хорошую ставку, чем каждый день на их рожи глазеть.
— Давай, — за банкеты и свадьбы! За нормальный бабос!
— Нет, — сказал Артём, — хватит. Не желаю больше петь всякую хрень. Я лучше на озвучке поработаю. А известность среди полоумных самок мне не нужна.
Ой ли, — подумала Саша. И сказала:
— А для меня споёшь?
— По заказу — нет.
— Жаль. Я как раз хотела Smokie попросить. Слабо?
— Мне? Да я Блэкмора снимаю в ноль!
— Ладно, забудь.
— Лёх, выключи музыку.
Артём нежно вынул из стойки полуакустическую гитару. «Takamine», — прочла Саша над колками. Инструмент поймал свет люстры, блеснул тёмно-красным. Как Толина «Ява», — подумалось некстати. Несколько аккордов, затем что-то вроде гаммы. Виртуозное скольжение пальцев… Гитара отзывалась, будто ласковая кошка. Незаметно появился медиатор. И вот уже знакомое вступление, концертный, чистый звук и хрипловатый тенор, обожаемый фанатами глэм-рока.
Breathless drive on a downtown street,
Motorbike ride in the mid-day heat.
Dust that hung from the desert skies —
Run though we’d run,
It still burned our eyes…
Играл он, как дышал, напомнил Саше её отрочество, лёд… Она каталась так же. И попадание в голос было абсолютное. Отодвигающее время и реальность. И Толика, и уж Аркадия подавно. Нет, я хочу эту игрушку, а там… как бог даст.
Артём оборвал песню.
— Извини. Достало петь чужое, — он взял недопитую рюмку, глотнул, — экх… Надо свою тему делать.
— Сделали раз, а толку? — откликнулся Антон.
— Придумать нестандартный ход…
— Умереть красиво.
— Или сесть в тюрьму, — добавил Лёха.
— Типун вам на язык! Свалить, как Вилли Токарев, — сказал Артём. — Смотри: чувак уехал вовремя, окучил тему. И вернулся к стадионам. А что он пел? Пустые стилизации. У нас в разы сильнее материал. Вот зацени, — он повернулся к Саше, — недавно сочинил.
Гитара снова ожила. Мелодия слегка напоминала бардовские экзерсисы Макаревича. Но текст был совершенно не похож.
Если данный момент — в числителе,
А прошедшие — в знаменателе,
Значит, всё, что мы знали-видели,
Позабыть бы к едрене матери.
Чтобы дни не летели, как Евростар,
А напомнили пазлы и буквари,
Чтобы мир непонятным и мягким стал,
И тянулся бы год, как три.
Или дня текущего тесный кадр
Растянуть картинкой на весь экран?
Но ушли и лайнер, и Евростар,
И тяжёл, как якорь, пустой карман…
И тяжёл, как якорь, пустой карман, — мысленно повторила Саша. А ведь правда хорошо. Дамся проводить до квартиры. И один короткий поцелуй. Ладно, длинный… С Толиком будет очень неприятный разговор. И с матерью… Да гори оно! Саша уже не трепыхалась — её человек, ясно. И какое-то совместное будущее им предстоит. А это оказался билет в эмиграцию. В новую, иную, третью жизнь.
* * *
Итак, ребёнок без участия мужа: варианты. Можно попросту сбегать налево. Охмурить самца, похожего на Тёму. Выбрать заведение поприличней на Кингс-Кросс, и — в номера. Нет, опасно: ещё подцепишь что-нибудь. Результат не гарантирован. И наследственность, хм… А главное — пакостно. Тёма — далеко не ангел, однако в смысле кобелизма безупречен. Умная жена всегда знает, особенно при таких соблазнах. Девчонки до сих пор глазеют, задолбали. Кассирши в супермаркетах улыбки примеряют. И взгляды у них делаются: только свистни. А для Тёмы их не существует. Нельзя так.
Или — то же самое за деньги. Договориться с кем-то… С кем? Ещё гнуснее. Остаётся медицина, ребёнок из пробирки. Саша обзвонила несколько клиник. Цены кусались, придётся брать заём. Бухгалтерией в доме заведовала она. Потихоньку расплатиться, чтобы Тёма не узнал. Решаемо.
Записалась на приём, взяла отгул. За день прошла всю канитель: анализы, опросники, беседу. Зачем? Подумайте. А может… Не может. Значит, подбираем донора. Европейская, от ста семидесяти пяти, не более восьмидесяти, голубые или серые, прямой, светло-русый. Зодиакальный знак? Любой. Айкью? Повыше бы. Сильно уменьшает выбор, но как знаете. Размер обуви? Это шутка? Любой. Без вредных, разумеется, у нас тут строго. В космонавты легче попасть.
Запрашиваем базу данных. Так… Двенадцать человек. Пять австралийцев, три новозеландца, украинец, двое русских и еврей. А фото посмотреть нельзя? Только детские. И знаете, миссис
