– Тогда епископу придется что-нибудь предпринять, – отозвался викарий.
– Будет поздно. Слишком поздно.
Августа говорила с горячностью, как никогда прежде.
– Миссис Даффин наверняка уже все известно. Может быть, она выколотит из него дурь.
– Пойди и погляди сам, – странным тоном проговорила миссис Анрел.
Что так изменило Августу? Что случилось?
– Чем же они там занимаются?
– Пойди и погляди, – повторила Августа, не желая больше ничего говорить.
Ее лицо вновь стало напряженным, но она молчала.
– Очень хорошо. Так и сделаю, – сказал викарий.
Мистер Анрел отправился в деревню, привычно перебирая в уме невеселые мысли. Он думал о том, когда ждать помощь и в силах ли безумец из Сничестера, обещавший помощь и как будто знавший обо всем том, что населяет сумеречные пространства легенд и небылиц за пределами человеческого познания, спасти Волдинг. Почему бы и нет, если он видит то, что другие не видят и не могут увидеть: он один не дрался бы в темноте, подними он оружие против Пана. Однако враг пришел из такого давнего прошлого, что вряд ли его сможет победить современный провидец типа Перкина, как бы много ни пришлось ему узнать и увидеть.
Печальные мысли проносились в голове викария, который, начиная со своего первого письма епископу, без устали искал себе помощника в неравной борьбе. Возможно, когда-то он бы целиком и полностью положился на себя, но теперь не мог обойтись без помощи, как человек, упавший в быстрый поток и не имеющий сил поднять голову, чтобы вдохнуть воздух. Полностью поглощенный своими раздумьями, никого не видя и не слыша, но отчаянно ища хоть какой-то выход, викарий едва не налетел на старика Гиббутса, который шел ему навстречу по дороге. Могильщик Гиббутс был еще и секретарем Садоводческого общества и из года в год в один и тот же день приходил к викарию с речью, начинавшейся всегда одинаково: «Я насчет выставки цветов, сэр…» После этого они обсуждали мельчайшие детали выставки, не замечая движения большой стрелки на часах, словно Время не упустило возможности украсть часок у Человека. На другой день обычно делалось объявление о Волдингской выставке цветов. Гиббутс должен был прийти три дня назад, но викарий вспомнил об этом только теперь.
– Здравствуйте, Гиббутс, – сказал он.
– Доброе утро, сэр, – ответил Гиббутс.
– Вы не были у меня насчет выставки.
– Разве, сэр?
– Не были. А ведь нам надо сделать объявление.
– Надо.
– А вы не пришли.
– Наверно, забыл, сэр.
– Что-то я не замечал прежде, чтобы вы забывали об этом, – проговорил викарий. – Ладно. Поговорим сегодня вечером.
– Конечно, сэр, – согласился Гиббутс. – Выставка цветов должна быть, как же иначе?
– Правильно.
– Нам надо ее устроить, сэр, даже если…
– Если что?
– О, ничего, сэр.
– Так вы зайдете после чая? – спросил викарий.
– Не имею ничего против, сэр.
Викарию ответ Гиббутса показался странным, и он внимательно посмотрел на него. И то ли у этого человека были тайны, которые он хотел скрыть, то ли он обиделся из-за подозрительного взгляда викария, но он сказал:
– Думаю, сэр, никакой выставки в этом году не будет.
– Не будет выставки цветов? Но она должна быть.
– Должна, сэр? – переспросил Гиббутс.
– А почему нет?
– О, я не знаю, сэр, – сказал могильщик.
– Почему нет?
– Правда, не знаю, сэр. Мне пора.
Гиббутс отправился дальше, и, хотя викарий продолжал вопрошать: «Почему?» – он сам отлично знал: традиционный уклад Волдинга сдавал свои позиции перед обычаями куда более древними и сильными.
Викарий продолжил путь, все еще без толку предаваясь своим мыслям, и неожиданно для себя оказался на придорожном лугу, где в сочной траве блестели звездочки маргариток. Он долго, ничего не понимая, оглядывался, пока не обнаружил вдалеке одного человека с косой. Кричать было бесполезно. Однако факт оставался фактом: всего один человек на лугу в тридцать акров, когда вся трава уже должна быть скошена. С сенокосилками обычно проблем не было, и хотя не все фермеры имели собственные машины, у Дровера всегда можно было взять одну внаем, да и в других местах тоже.
Викарий продолжил путь. Наконец-то показался первый дом, белое крыльцо которого викарий знал не хуже, чем астрономы какую-нибудь большую звезду. На сей раз ступеньки оказались непокрашенными. Потом он увидел игравших на улице детей. Это в учебное-то время! Викарий направился к ним, но они отступили от него, как отступают грачи, если появляется человек на лошади, а не бросились врассыпную, как бегут от пешехода; они именно отступили. Но викарию все-таки удалось подойти поближе к девочке лет одиннадцати, хотя он всей душой чувствовал, что дети боятся его. Девочка осталась одна и храбро смотрела прямо в глаза викарию, а тем временем солнце сверкало в ее волосах.
– Нэнси, почему ты не в школе?
– Миссис Энд отменила занятия.
– Почему? – удивился викарий.
– Не знаю. Ее нет.
– А что у вас сегодня было? – продолжал расспрашивать викарий, желая узнать правду.
– Должна была быть арифметика, – сказала Нэнси.
– Должна была быть. А что было?
– Миссис Энд сказала, что арифметика не нужна.
– Не нужна? Почему?
– Она сказала, миссис Энд сказала, что арифметики больше не будет, – ответила Нэнси.
Глава двадцать шестаяОГОНЬ НА КАМНЕ
Викарий пришел на почту, взял бланк, адресовал его Перкину в Сничестер и, написав: «Приезжайте», – поставил в конце: «Викарий из Волдинга».
Миссис Дэтчери безразлично подвинула ему пачку писем, пролежавших на почте целый день, и викарий ушел, забрав их с собой.
Он мог бы увидеть еще много перемен, происшедших в деревне, но с него было достаточно: здесь запущенный сад, там нескошенная трава, и повсюду безразличие. Роза, когда-то украшавшая стену, надломлена и качается на ветру, плохо повязанный галстук болтается поверх пиджака, ворота, обычно в этот час закрытые, распахнуты настежь, и повсюду этакая мечтательность, грезы о чем-то, далеком от полей Волдинга и от простого привычного уклада жизни, который оставался неизменным все время, пока тут жил Анрел, да и не только Анрел. С одним исключением – и оно-то дало свои плоды, наполняя горечью душу викария. Он видел достаточно, поэтому, когда шел обратно по деревне, мимо домов своих прихожан, чувствовал себя почти как житель покоренной страны, словно он шел по городу, занятому победителями, почти, но пока еще не полностью, ибо в душе у него все еще жила надежда на Перкина, для которого творящийся в Волдинге ужас был не в новинку.
