нашу сторону и повторил свой вопрос:
— Заправки, говорю, работают в Твери? Тут проезжали недавно ваши, говорили — есть там бензин, только очереди страшные.
Как на погруженной в проявитель фотографии, детали проступали по одной, по мере того, как глаза постепенно привыкали к свету — щурясь из-за Сережиного плеча, вначале я разглядела очень грязную иномарку с помятым передним крылом — номера были не московские, а затем и самого говорившего — мужчину средних лет, в очках и толстом вязаном свитере, без куртки, которая, наверное, осталась в машине. Он неуверенно улыбался и сделал было еще один шаг, как вдруг резко вскинул руки вверх, словно закрывая голову, и замер так, а откуда-то сзади послышался голос, который я даже не сразу узнала, настолько резко и отрывисто он звучал:
— Не подходи ближе. Стоять, я сказала!
— Да вы что, — заговорил человек торопливо, — подождите, я только спросить…
— Стоять! — крикнула Ира снова; я обернулась — она стояла возле машины, прижимая к правому плечу Сережино ружье — держала она его неловко, и длинный тяжелый ствол, опасно раскачиваясь из стороны в сторону, все норовил опуститься в ее руках. Видно было, что курок не взведен — но с места, где посреди дороги замер этот незнакомый человек, разглядеть это было невозможно.
— Господи, Ира, — начал Сережа, но она только нетерпеливо мотнула головой и снова заговорила с незнакомцем:
— Медленно иди к машине, — а когда он, испуганно жмурясь, подошел еще на шаг, крикнула: — К своей машине! Садись за руль и уезжай отсюда!
Человек больше не пытался ничего объяснить — он сделал несколько осторожных шагов назад, хлопнул дверцей, и тут же его машина, коротко взвизгнув, рванула с места и скрылась, унося с собой ослепительный свет фар. В ту же секунду Сережа подошел к Ире и вынул у нее из рук ружье — она отдала его, не сопротивляясь, и стояла теперь, опустив руки вдоль тела, но вызывающе задрав подбородок.
— Какого черта ты его схватила, — сказал он сердито, — ты же не умеешь стрелять, что на тебя нашло вообще?
Из Лендкрузера осторожно высунулся Леня.
— Однако, и семейка у вас, — сказал он, криво улыбаясь, — чуть что, хватаетесь за ружья.
Ира оглядела нас — одного за другим — и сложила руки на груди.
— Инкубационный период, — раздельно проговорила она, — продолжается от нескольких часов до нескольких дней. У разных людей — по-разному, но все равно очень быстро. Все начинается с озноба — как обычная простуда, ломит виски, болят суставы, но человек чувствует себя еще вполне прилично — может ходить, разговаривать, водить машину — но при этом он уже заражает людей, к которым подходит близко, — не всех, но очень многих. Когда начнется жар, ходить он уже не сможет…
— Хватит, — сказала я. Сережа оглянулся.
— …он будет лежать, весь в поту, у кого-то начинается бред, у кого-то — судороги, а некоторым не везет, и они все время в сознании — несколько дней, — продолжала она, не обращая на меня внимания, — а в самом конце появляется такая кровавая пена, и это значит…
— Хватит! — крикнула я еще раз, повернулась и побежала к Витаре и заплакала уже только там, внутри, где она не могла видеть моего лица, мамочка, мамочка, несколько дней, пока мы сидели в нашем сытом, уютном мирке, несколько дней. Несколько — дней.
— Аня, — Сережа приоткрыл дверцу и положил руку мне на плечо, — малыш…
Я подняла голову — он увидел мое залитое слезами лицо и страдальчески сморщился, и ничего больше не сказал — а просто держал руку у меня на плече и стоял рядом до тех пор, пока я не перестала плакать.
— Ты как, нормально, можешь ехать? — спросил он наконец, когда я вытерла слезы, и тогда я повернулась к нему и сказала:
— Держи от меня подальше эту свою… этого своего Джона Рэмбо. Пусть даже не суется, — и немедленно почувствовала, как некрасиво я оскалилась, произнося эту фразу, а он молча кивнул мне, сжал еще раз мое плечо и медленно побрел назад, к своей машине.
Когда мы тронулись с места, внезапно пошел снег — белый, густой, празднично-новогодний.
Очень быстро выяснилось, что Леня воспользовался остановкой, чтобы поменяться с Мариной местами, и поэтому дальше мы двигались медленнее — стоило Сережиному Паджеро набрать скорость больше ста километров в час, как Лендкрузер тут же начинал отставать, и расстояние между двумя впереди идущими машинами увеличивалось настолько, что я могла бы с легкостью обогнать его и воткнуть Витару между ними. Как назло, снег тоже усиливался — теперь это была уже настоящая метель; какое-то время я раздражалась, мигала Марине дальним светом, пытаясь расшевелить ее, и несколько раз даже заигрывала с мыслью действительно обогнать Лендкрузер — но было совершенно ясно, что тяжелая машина в неуверенных Марининых руках все равно отстанет и немедленно сгинет в обступившей нас со всех сторон непроницаемой белой пелене. Очень скоро, правда, на дороге появилась жутковатая колея, по которой и Витара заскользила неуверенно и опасно — настолько, что ехать быстрее стало страшно и мне.
Прошел час или около того — мы ползли теперь совсем медленно, и я давно перестала смотреть по сторонам, пытаясь разглядеть деревни, которые мы проезжали, — из-за пурги об их присутствии вокруг можно было догадаться только по рассеянному, еле проникающему сквозь снежную завесу свету уличных фонарей. Их было на удивление мало — по крайней мере, если судить по количеству освещенных участков дороги, — я плохо помнила карту, но мне казалось, что этот район должен быть населен гораздо гуще, — возможно, от усталости я просто не всегда замечала переход от темноты к свету и обратно, а может быть, где-то случился обрыв линии электропередач и фонари просто не горели.
Мишка заснул почти сразу же после того, как мы тронулись с места, — в зеркальце заднего вида отражалась его растрепанная голова, которую он пристроил к покосившейся пирамиде коробок и сумок, возвышавшейся на заднем сиденье. Ты со мной, думала я, смотря на его безмятежное, спящее лицо, тебя я сумела спасти, увезти от всего этого ужаса — может быть, в последний момент, но я успела, и я довезу тебя до места, где никто не сможет навредить тебе, где не
