ох как богата! И не все мы добрые у нее дети. Не все! — угрюмо сказал Бочкин.
Помолчали. За стеклами хлюпала мглистая проваль, грязь буквально шипела под колесами, стремясь ухватить, засосать их, но машина летела, казалось, не разбирая дороги, бросая впереди два еле заметных в этой гиблой непрогляди луча.
— Я вспоминала сейчас нечто подобное, — задумчиво сказала Валентина. — В юности так всему веришь! И вдруг словно взрыв. Бездна!
— Опять твое Взгорье? — искоса взглянул Бочкин.
— Взгорье овладело мной, знаешь, как любимая книга: пока не перечтешь до последней страницы, не оторваться. Наверное, бывают, Василь, такие минуты в жизни, когда пересматриваешь все в себе с начала начал. Вот ты сказал: жива сорокапятовщина… Все, что бы ни случилось, оставляет в жизни свой след, наше сегодня — следствие всего пережитого вчера. Люди как вехи, каждая что-то обозначает… Знаешь, о чем я вдруг подумала? Почему-то ты никогда не писал о Володе. Нет, нет, — взмахнула ладонью, заметив протестующий жест Бочкина. — В газете твоей о нем часто, но ты сам — никогда.
— Мы с ним вроде как старые товарищи, а о товарищах не принято писать, — нехотя уронил Бочкин.
— Обо мне ты же не постеснялся!
— Ну, ты… вся будто на ладошке. Это же ты!
— Володя, значит, не на ладошке… Ладно, не буду, — вздохнула Валентина, ощутив упрямое молчание Бочкина. — Не хочешь говорить… Многое заставляет задуматься, Вася. Вот у меня в четвертом «в» есть Рома Огурцов. Ты понимаешь, сколько их, все разные — верткие, любопытные, просто озорники. Этот — особый. Внешне вял, безразличен, не умеет радоваться. Я побывала у него в семье: диктаторство матери, равнодушие отца. Хочется помочь ребенку, что-то изменить. Не знаю, не знаю… Похоже, мать с первых шагов подавляла в нем волю. Он привык жить по команде. Как, впрочем, и ее супруг. Дома, конечно.
— Директор сахарного? Вот уж не поверил бы! — хмыкнул Бочкин, резко повернув руль. — Черт, яма на яме. Разбили дорогу вдрызг. И так каждую осень… Засядем мы с тобой, брат Валюша, будем куковать до утра.
— Не пророчествуй, Вася. Выберемся.
— Знаю, знаю твоего Огурцова. Парень хваткий. Самонадеянный. Но и не лишен хорошей дерзости. Задумал на заводе целый переворот, в смысле благоустройства… Значит, говоришь, перед женой ходит по струнке? — Бочкин опять крутанул руль, машина пошла боком…
— Возможно, я ошибаюсь. И не о том хотела сказать. Вот Рома Огурцов. Выглядит несчастным, а сам… уронил с окна в классе цветок, даже не обернулся. Пряник купит в буфете, куснет два раза и выбросит. Девочка, соседка по парте, забыла учебник — он своего ни за что не даст. Хотя девочка постоянно ему помогает. Знаешь, мне кажется, мы порой воспитываем своего рода Обломовых, только вот Захарок для них нет.
— Узнаю женщину, сразу с горы да в яму, — рассмеялся Бочкин. — Не слишком ли тонко берешь, Валюша? Что вырастет из твоего Огурцова, хочешь понять? Сие пока известно одному богу. Корни — понимаешь, откуда что в нем — надо уяснить. Я вот смотрю на людей — каждый пускает свои корни. Создает вокруг свою атмосферу. Понятно, из-за этого — борьба… Бережливости мы вообще плохо учим, именно потому, что слишком богаты: бросай, валяй, все одно хватит. Но и при этом, роднуша, не у каждого бригадного бухгалтера лежат на сберкнижке десятки тысяч, уверяю тебя. Это ведь мерзавец должен быть. Гладкий мерзавец… Хватает у нас хороших ребят.
— Хороший, плохой… в человеке не всегда резко очерчены грани. Когда-то я совершенно не умела понять Сашу…
— Какого Сашу?
— Ты его не знаешь, взгоренский, — начала она и, не удержавшись при очередном вираже машины, всем телом навалилась на дверцу.
— Держись крепче, — сказал Бочкин. — Разъезжено, будто специально месили тут грязь. Тракторами, конечно. Гоняем по дорогам как зря трактора. Владимир Лукич твой молодец, в Рафовку трактора не пускает, а то взмесили бы и село.
— Вот видишь, все-таки он хоть в чем-то молодец…
— Ох и въедливая ты, Валентина! — мотнул головой Бочкин. — Лучше цепляйся руками и ногами, тут такая пропасть, проскочить бы!
«Газик» рычал, кряхтел, гудел всеми своими частями, подолгу трясся на одном месте и все-таки двигался вперед. За стеклом стояла все та же чернота, фары освещали впереди лишь глубокие, полные воды и грязи колеи. А Валентина видела другие места, жила в другом времени. Словно за последние дни мир вокруг нее раздвоился и она обрела способность жить в двух измерениях…
8
Стенгазету делали втроем, в комнате при ферме. Дубов разграфил с обратной стороны кусок обоев, подобрал нужные для передовой статьи цифры. По ним было видно: колхоз активно готовится к севу, зерно провеяно, отсортировано… Своим писарским четким почерком Дубов аккуратно переписал заметки, которые обработала Валентинка. Нина взялась рисовать заголовки. Карандаш был один, двухцветный, с красным и синим грифелем, но газета получилась хоть куда.
Валентинка взглянула на карикатуру, изображавшую Волкова возле стогов сена. Где-то сейчас Саша… показать бы ему: можно воевать открыто! Смело говорить о том, что никуда не годится! Но Саши нет, и, приди он сюда, станет ли с ней разговаривать?
— Обойдемся без него! — решительно поставила под номером свою подпись. — Комсомольцы — поверят!
— Зачем подписывать? — нахмурился Дубов. — Нагорит, так всем вместе. Вообще-то надо бы показать руководству.
— Кому? Лапникову? — возмутилась Нина. — Позвольте, мол, товарищ председатель, ваших прислужников покритиковать? Вылетишь ты от него несолоно хлебавши вместе с газетой. Нет уж, семь бед, один ответ. Мы же не единолично, редколлегия. Стребуют, ответим.
— Отвечать буду я. — Валентинка свернула газету в трубку, готовая немедленно предстать перед любым судилищем. — Пошли. Сейчас и вывесим.
— Ночью? — У Дубова от удивления вытянулось лицо.
— А чего ждать? Утром люди пойдут на работу, прочтут.
— Ну, вот и все, — вздохнула Нина, когда они прикрепили газету к стене конторы. — А теперь — на гулянку!
Валентинка было заупрямилась — какое гулянье? В ней еще не остыл вспыхнувший от слов Нины запал, и, прибивая на стену скороспелую эту газету, она как бы продолжала свой неоконченный спор с Сашкой, все еще надеясь, что он поймет ее, поверит в необходимость открыто стоять за правду!.. Нина и Дубов не стали слушать отговорок Валентинки, буквально потащили ее к дому Нади Паутовой, в окнах которого горел свет. На крыльце курили подростки, да и в избе не было взрослых парней, одни девушки. Парнишка лет шестнадцати наигрывал на гармошке, свысока поглядывая на столпившихся у двери товарищей. Четыре девушки плясали посреди избы, поочередно выкрикивая частушки.
— Эх, так ли гуляли до войны, от парней проходу не было! — охнула Нина и, на ходу скидывая платок, отчаянно
