и оттого, что Назар тряс меня изо всех сил обеими руками.
– Не закрывайте глаза, барин! – кричал он. – Обратно уже не проснетесь.
Исполнить его просьбу оказалось нелегко, но все-таки я справился и вскоре уже сам прилагал немалые усилия, чтобы не дать уснуть своему спутнику. Все это время наш засыпанный снегом ямщик громко ворчал о чем-то, однако мое слабое знание татарского языка не давало возможности его понять; все его слова оставались для меня просто хриплыми гортанными звуками и восклицаниями, которые издавались через равные промежутки времени, нарушая безмятежный покой ночи, поскольку ветер улегся и воцарилась мертвая тишина.
– Что он делает? – спросил я у своего слуги. – Молится?
– Нет, барин, – ответил тот. – Просто жалуется на судьбу, а еще лошадей ругает за то, что завезли черт знает куда.
Ночь близилась к завершению, и лишь тот, кто бывал прикован болезнью к постели, прислушиваясь к бесконечному тиканью часов, пока стрелки томительно совершают по циферблату круг за кругом, сможет понять нашу радость, когда далеко на востоке забрезжила первая светлая полоса, возвещавшая приход нового дня. Мы растолкали уже совсем занесенного снегом ямщика, который хоть и занемел весь, но перенес эту тяжелую ночь более-менее благополучно. Стряхнув снег с тулупа, он немного размялся, чтобы вернуть к жизни окоченевшие суставы, после чего взобрался на одну из лошадей и сказал, что поскачет за помощью на ближайшую почтовую станцию. Так он и поступил, направившись в сторону дороги, лежавшей примерно в миле от нас. По временам он пропадал из виду, скрываясь вместе с лошадью за высокими сугробами.
Прошел час, за ним – другой, и, поскольку сон уже не представлял никакой опасности, приблизительно в полдень я проснулся, ощутив дружественное прикосновение. Передо мной стоял крестьянин, отправленный нам на помощь ямщиком.
– Ну что, брат? – с улыбкой сказал этот круглолицый старик. – Дождался? А вот и мы, слава богу.
Потом он обернулся к своим товарищам, стоявшим позади него с лопатами в руках, и кивнул:
– Давайте, ребятушки, откапывайте сани.
Когда они закончили, я с радостью заплатил этим добрым крестьянам, и с помощью тройки свежих коней мы вскоре выбрались на дорогу, а через час подъехали к станции.
Путешествие явно затягивалось, поскольку за двадцать один час мы продвинулись всего на восемнадцать миль; и все же нам повезло, что мы потеряли только время – могло быть и хуже. По прибытии мы закусили необычным кулинарным произведением Назара, которое тот состряпал из риса, яиц и шоколада, растворенного в кипящем молоке, – томивший нас голод придал этому странному блюду самые пикантные ноты, – и я вновь ощутил себя в полном порядке, готовый отправиться в путь.
Однако неудачи мои на этом не кончились. Судьба продолжала нас испытывать. Прибыв на следующую станцию, я нашел там четырех путешественников, задержанных еще одной надвигавшейся бурей. Среди них был курьер, доставляющий почту из Оренбурга в Ташкент – невысокий, плотного сложения мужчина с револьвером на поясе и решительным выражением лица, говорившим о том, что любому киргизскому или татарскому разбойнику с большой дороги следует держаться от него подальше.
Он сказал мне, что метель будет очень серьезной и двигаться дальше не имеет ни малейшего смысла, если, конечно, нет охоты снова заночевать в степи и теперь уж точно замерзнуть насмерть. Главной бедой он считал сильный ветер. Лошади не могли выносить его прямого напора, отворачивались и оттого в итоге сбивались с пути.
Двое других проезжавших представляли собой семейную пару, состоявшую из офицера и его молодой жены, которые возвращались из Ташкента в Санкт-Петербург. Дама не выглядела вполне готовой к жизненным тяготам, ожидавшим ее на долгом и трудном пути до железнодорожной станции в Сызрани. Они путешествовали в удобной закрытой повозке, всячески приспособленной для защиты путников от стихий, однако, невзирая на это, супруга офицера, выглядевшая несколько нездоровой, явно очень страдала в поездке.
Несмотря на все меры для защиты от холода, у нее сильно мерзли ноги, кровообращение в которых почти замирало под влиянием сквозняков, проникавших в карету через все слои утепления и пронизывавших буквально до костей.
Четвертым путешественником, застигнутым той ночью на почтовой станции, оказался доктор. Он направлялся к пациенту, жившему в небольшом поселении милях в пятидесяти далее по дороге. Врача в тех местах не было, и медицинскую помощь приходилось запрашивать из Оренбурга. Больной страдал от жестокой ангины, известной своим быстрым течением; учитывая, что за доктором послали восемь дней назад, этот эскулап по своем прибытии мог обнаружить пациента либо уже совершенно здоровым, либо похороненным на семейном кладбище. Отправляясь на вызов, медик забыл прихватить каустическую соль и теперь живо интересовался, нет ли у кого из нас лишних лекарственных припасов.
Моя дорожная аптечка, включавшая пилюли Кокля и несколько пузырьков с препаратами от холеры, в этой ситуации явно не подходила; хотя, будь заболевший арабом, я бы с радостью поделился пилюлями, которые, возможно, даже помогли бы, поскольку слепая вера сильнее любых лекарств и может поднять на ноги даже неизлечимых.
Многие русские врачи до сих пор считают кровопускание действенным методом, и один из проезжавших тоже отметил, что для борьбы с воспалением, пожалуй, нелишним будет слегка отворить кровь.
Доктор покачал головой и тут же прочитал нам подробную научную лекцию, которую он щедро снабдил различными терминами из латыни, призванными впечатлить нас уровнем его классического образования. При этом сама идея кровопускания отнюдь не вызывала у него скепсиса, и, полагаю, в конце концов он все-таки прибегнул к ланцету, добравшись до несчастного пациента.
Съехавшиеся на станции люди не отличались особой деликатностью, задавая друг другу разнообразные вопросы о том, кто был кем, откуда и куда ехал и по какому делу. Расспросы эти, особенно со стороны кровопускателя, оказались такого решительного свойства, что в надежде полностью удовлетворить его любознательность я серьезно подумывал, не сообщить ли ему свой возраст, доход и меню моего вчерашнего ужина.
Однако дело шло к ночи, и мы один за другим стали отходить ко сну, или тому его подобию, на какое можно было рассчитывать, ночуя на жестком полу; единственная среди нас дама разместилась на диванчике. Твердые доски вместо постели не помешали быстро уснуть – долгое пребывание на морозе вымотало меня гораздо сильнее, чем любые другие пережитые мной испытания в необычных климатических зонах.
Палящие лучи тропического солнца в африканской Сахаре иссушают в человеке жизненные соки. Долгое путешествие на верблюде весьма утомляет наездника, однако не идет ни в какое сравнение с безжалостным холодом и теми физическими страданиями, которые неизбежно сопутствуют поездке по зимней России.
Время от времени на
