он вперился в телевизор, показывавший шоу-программу с песнями и танцами. Отвлечься его заставило окончание фразы дяди Сани:
– … укусил, понимаешь, гад такой прямо за голенище! Прокусил, конечно. Ну – мы сразу к машине, Анька довезла до районного госпиталя… Наложили одиннадцать швов… А кровищи – полный сапог!… Нет, теперь подхожу только в спецобуви – она из кевлара. Не прокусишь. А? Нет, отдать в Питомник не хочу – там же нужно оплачивать проживание и кормёжку два месяца, пока не пристроят… Ага. Варнаковы? Да, до сих пор завидуют, гады. Ну, я же не рассказываю про сапог…
Дальше речь пошла снова о делах – новой машине-внедорожнике, которую можно взять, если сдать в фирменном Центре старый, похожий по мнению Вовки на настоящий сухопутный линкор, «Тойота-лэндкруизер»…
Вот теперь Вовка понял, почему Бастер зачастую сидит голодный, и особой любовью у дяди и тёти не пользуется.
С другой стороны, чего ещё ждать от породы, специально выведенной для охраны тюрем, и бойцовских поединков?.. Которые теперь запрещены Законом.
Поскольку уехали домой только назавтра к вечеру, он исхитрился ещё разок отнести Бастеру пакет с едой – никто так ничего, к счастью, и не заметил. Да и тётя Аня вынесла щенку огромную чашку всяких объедков-очисток.
Так что уезжал Вовка, оглядываясь на сияющий наружными светодиодными гирляндами и светом панорамных окон дом, и неприметную будку рядом уже не с тоской, а лишь с огромным сожалением.
Пятнадцатого января Вовку разбудили странные звуки.
Кто-то бил и водил чем-то мягким по входной двери. Поскольку в глазок оказалось ничего не видно, он прошёл к спальне родителей. Постучал:
– Ма! Па! Там у нас с дверью… Что-то происходит!
Через пару минут, поскольку звуки не прекратились, па-таки встал, и, прихватив завсегда пристроенный у стальной двери (так, на всякий случай!) ледоруб, отпер замки и щеколду. Дверь медленно открылась.
Это Бастер толкался и тёрся об неё – тощим и ободранным боком.
Но – о Господи! – в каком он был виде!
Выдранное с корнем из хряща плавника кольцо оставило огромную и ещё кровоточащую рваную рану. На тощих рёбрах проступали следы от ударов – похоже, били чем-то твёрдым, вроде прутка арматуры – остались глубоко впечатанные в кожу следы «ёлочек» нарезки. Один глаз закрыт, и опух, и Вовка уж было решил, что он вытек. Но к счастью, там оказался просто огромный синяк – глаз поэтому и не открывался.
Вовка с отцом какое-то время просто ошарашено глядели на щенка.
Тот входить, или делать что-то ещё тоже не спешил – потупив длинную морду, словно обессилено, прилёг – прямо на кафель коридора. Здоровым глазом, однако, продолжал смотреть на них. И было в этом глазе что-то такое…
Вовка, зарыдав в голос, уткнулся в живот подошедшей матери, охватив её спину так, словно это его спасательный круг в бушующем океане. Затем задрал лицо:
– По… Пожалуйста, ну пожалуйста, ма! Можно, мы возьмём его?! Ну ма?!
Ма сглотнула. Отец, за всё это время не проронивший ни слова, и только обессиленно опустивший руку с ледорубом к полу, сказал:
– Решим позже. А пока пусть хотя бы войдёт. Всё-таки протопал двадцать три кэмэ. Не держать же нам дверь открытой всё утро. Да и соседи сейчас пойдут на работу.
Ма решилась:
– Да, пусть уж… Раз пришёл сюда. Аньке я позже позвоню.
Вовка едва успев выдохнуть: «Спасибо!», поспешил к щенку. Но как же его?.. Всё-таки, весит добрых двадцать кило!
Однако проблема решилась просто: оказалось достаточно позвать акулёнка:
– Бастер! Сюда! Ко мне! – существо кое-как поднялось и заковыляло за Вовкой, инстинктивно поведшего его на кухню.
Когда они со щенком скрылись за косяком двери, родители остались в коридоре. Вовка услышал приглушённые голоса:
– Я не могу позволить оставить его здесь!
– Я это прекрасно понимаю, дорогая. Да и не подходит бойцовская акула для содержания в трёхкомнатной. Завтра… Нет, сегодня вечером я отвезу его в Питомник. Если только ты… Не надумаешь сдать его обратно. «Дяде Сане». Для продолжения «Курса воспитания».
В голосе ма прозвучала горечь и досада:
– Ты… Но я всё равно должна сказать сестре!
– А она скажет мужу. Он заедет, заберёт. И всё продолжится. Пожалей Вовку – он и так всю дорогу оттуда грыз ногти и оглядывался.
– Я… Нет. Ну… Ладно, пока не буду звонить. Но если этот… Эта штука покусает ребёнка – ты за всё ответишь!
– Согласен.
Ел Бастер с трудом.
При осторожном изучении его немаленькой пасти оказалось, что чуть ли не треть зубов выбита. (Благо, они у акул отрастают быстро!) Отец приоткрыл пошире пасть акулёнка, развернув зияющими в челюстях ранами и торчащими там осколками зубов к ма. (Бастер и не подумал сопротивляться, или кусать обидчика, хоть и было видно, что ему очень больно.):
– Тебе хорошо видно?
Ма отвернулась. Взгляд опустился к полу, руки метнулись к груди. Потом Вовка услышал её сдавленный голос:
– Я не… буду звонить сестре. И если сама позвонит – тоже ничего не скажу. Но! – она снова подняла подозрительно блестящие глаза, – Отвези его в Питомник сегодня же!
– Хорошо. Отвезу. Однако если дядя Саня узнает…
– Я не скажу. Никогда. Но – только если и вы никогда…
– Я не заикнусь о том, что мы только что видали, ещё лет пятьсот!
Вовка, почуяв, что на него смотрят две пары глаз самых дорогих и близких ему людей, утёр слёзы рукавом, кинулся снова к матери, обнял:
– Я тоже… Никогда! Никому! Клянусь! Ма-а-а… – он задрал заплаканное лицо, – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Только не надо его снова – к дяде Сане!..
Ма почему-то зарыдала, и прижала Вовку к себе ещё даже сильнее, чем он сам только что…
Отец, подойдя, обнял их вздрагивающие плечи:
– Ну, всё-всё… Успокойтесь. Днём позвоню, договорюсь. Вечером отвезу.
Бастер вёл себя на удивление тихо.
Не доставил им вообще никаких хлопот.
Когда Вовка вернулся после обеда из школы, он мирно спал в углу за холодильником, куда ма перетащила коврик из прихожей. Вовка спросил шёпотом:
– Как он тут? – ответ получил тоже шёпотом:
– Спит! Удивительно, но как вы ушли, даже не просыпался. Даже на двор не просился! – и, уже спокойней, – Ну, иди, мой руки. Будем обедать.
Всё время, пока обедали, и потом, пока Вовка делал уроки, а ма что-то набирала на компе, акуленыш спал. А к вечеру, когда вернулся с работы Па, проснулся.
Но продолжал лежать, словно удивлённо кося единственным пока рабочим глазом.
Па сказал:
– Поехали, я даже мотор не глушил.
Однако вот подняться на плавники у Бастера не
