зверь, и будешь в ней жить, – пообещала женщина, – ты не человек, тебе не место среди людей. Тебя воспитывали волки… – София поняла, что это был не санаторий:
– Ясно, почему я почти ничего не помню. Но она все помнит, все знает. Мои родители были вовсе не офицеры, а бандиты, противники советской власти… – об этом ей сказала женщина, – меня тем более расстреляют, если я не спрячусь в лесу… – она нашла на шее вышитую сумочку:
– Свиток никуда не делся. Это все, что у меня осталось от прошлого… – по вечерам кто-то из близняшек непременно навещал спальню Светы и Софии:
– Они пели нам песенки, – София заставила себя подняться, – я любила белорусскую колыбельную. Я никогда больше никого не увижу… – она шла, не разбирая дороги, беззвучно плача:
– Спи, моя кветачка. Это цветочек по-белорусски… – до нее донесся запах дыма. Заскрипели ступеньки крыльца. Маленькая девочка, в детском тулупчике, перевязанном крест-накрест пуховым платком, подняла деревянную лопатку:
– Снег, мамо… – пролепетала она, – Зосе хадзить… – ласковые руки матери подхватили ее. Малышка поцеловала холодную щеку, с гречишным зернышком родинки. София коснулась мокрой щеки:
– У меня тоже родинка появилась… – мать потерлась носом о ее носик:
– Мы снегавика зробим, Зосенька. Хутко тато прийде, нам допоможе… – в маленьком сарайчике квохтали курицы, София увлеченно рылась в снегу. Загремели ворота, раздался веселый мужской голос:
– Зосенька… – девочка заковыляла по тропинке: «Тетис, тетис». София опустила голову в руки:
– Это были мои папа и мама, бандиты и убийцы, такие, как я. Мне больше нельзя показываться на глаза людям. Я останусь в лесу, иначе меня найдут и расстреляют…
Миновав ручей, ловко взобравшись на поваленные бревна, София исчезла из вида.
Лично проверив, как установили растяжки для полевых носилок в МИ-4, Эйтингон запретил вертолету делать остановку в Ивделе:
– До Свердловска меньше пятисот километров, – сварливо сказал он пилотам, – практическая дальность машины, четыреста шестьдесят. Горючего на борту хватает, пойдете с минимальной скоростью. Меньше, чем через пять часов мы будем в городе… – Наум Исаакович не хотел никакого риска. Его охватило почти забытое, сладкое чувство редкостной удачи:
– Теперь я со щитом, как говорится… – он не мог согнать с лица улыбку, – теперь Шелепин не сможет мне отказать в звонке детям или даже встрече с ними…
Эйтингона не интересовали тела членов группы Дятлова, разбросанные по заснеженному склону горы, сгрудившиеся на спешно выстроенном настиле под кедром, в долине реки. Он равнодушно смотрел на аккуратный ряд собранных трупов, на изуродованное свежими ожогами тело какого-то парня. Даже рваная рана на спине капитана Золотарева, и торчащие оттуда сломанные ребра не удостоились внимания Наума Исааковича:
– Здесь постаралась Принцесса, – он услышал описание нападавшей от мальчика, – с таблетками Кардозо она окончательно потеряла рассудок. Девчонка сбежала в тайгу, подыхать в лесной чаще… – день выдался славным, звонким. По камням текли струйки тающего снега. Над перевалом перекликались птицы:
– Один февральских дней, когда можно подумать, что скоро весна, – Эйтингон подергал растяжки, – впрочем, впереди месяц буранов. Март здесь тоже холодный, снег начнет сходить только в апреле. Кое-какие тела найдут раньше, остальные мы спрячем получше. Пусть в районе болтаются поисковики, это нам только на руку. Они могут наткнуться на Ягненка или Волкова, чужие люди здесь заметны… – по словам мальчика, он не видел ни того, ни другого:
– Спи, – ласково сказал Эйтингон, выслушав доклад юноши, – врачи тебе сделают укол, залезай в вертолет, и спи. В Свердловске отправишься на обкомовские дачи, отдохнешь… – Наум Исаакович повел рукой. Студенту Гуревичу предстояло исчезнуть из официальных документов:
– Он никогда не учился в политехническом институте, не состоял в группе Дятлова, – напомнил себе Эйтингон, – Юдину, сошедшему с маршрута, рот не заткнешь… – избавляться от парня было слишком подозрительно, – но Гуревич по документам сирота. Плакать по нему никто не будет, искать тоже. Что искать, вокруг дикие края. Трупом могли поживиться волки, медведи… – он вспомнил детскую считалку:
– Трое негритят в зверинце оказалось, одного схватил медведь, они вдвоем остались… – Эйтингон искренне надеялся, что Ягненок и Волков наткнутся на какого-нибудь шатуна или беглых зэка. Отряды внутренних войск на лыжах ушли на восток, в направлении колонии Валленберга, и на запад, за Ауспию. Эйтингон не думал, что парочка подалась на север или на юг:
– На юге слишком людно, а на севере начинается тундра, им там делать нечего. Они либо следуют намеченному плану, либо решили вернуться к самолету…
От второй группы, пропавшей несколько дней назад, так ничего и не было слышно. Наум Исаакович выдал руководителю взвода, отправившегося на запад, карту с координатами места посадки самолета:
– Чем черт не шутит, – хмыкнул он, – если мальчик сумел подстрелить Холланда, может быть, мы наткнемся и на его товарищей по оружию… – его светлость пребывал в медикаментозном сне. Врачи похвалили сохранившего самообладание Сашу:
– Рана не опасная, товарищ Котов, – здесь никто не знал настоящего имени Эйтингона, – но молодой человек… – доктор кивнул на Сашу, – вовремя сделал перевязку. Вокруг печени много кровеносных сосудов, пуля прошла навылет, но место деликатное… – Саша признался, что ударил раненого по затылку:
– Только, чтобы он впал в забытье, товарищ Котов, – робко сказал юноша, – нас учили удару на занятиях по самбо… – Эйтингон потрепал его по плечу:
– Ничего страшного, мой милый. Ты слышал докторов, у него легкое сотрясение мозга. В Свердловске его подлечат. Потом его переправят в Москву, начнутся допросы… – Саша повторял себе, что надо признаться товарищу Котову в пропаже Маши:
– Юдин ее видел, он знает, что Маша осталась в группе. Нельзя долго скрывать ее присутствие на перевале. Команда с высоты 880 собрала все тела, но Машиного среди них не оказалось… – девушка могла упасть в расселину, ее труп мог лежать под сугробом:
– Я виноват в том, что не позаботился о ней, – горько подумал юноша, – но жизнь Холланда для СССР важнее, чем жизнь Маши Журавлевой… – не выдавив из себя ни слова, он достал из кармана ватника подобранные рядом с трупом Золотарева часы. Саша прочел гравировку на крышке, но не хотел интересоваться тем, кто такая пионерка Иванова. Он хорошо помнил голову, опущенную в рваную рану на спине капитана, треск ломающихся ребер, звериное урчание:
– Кем бы она… оно не было, мне, все равно, ничего не скажут… – понял юноша, – это государственная тайна… – Наум Исаакович узнал часы:
– Она здесь побывала, она убила Золотарева, и девушку, Дубинину… – Дубинину, с вырванным языком и обглоданным лицом, присоединили к телам, по плану ожидающим таяния снегов. Наум Исаакович набросал на кроках перевала расположение трупов:
– Конец февраля, – писал он, – обнаружение палатки и тел под кедром. Дорошенко, Кривонищенко, Дятлов, Колмогорова. Май, остальные, включая Дубинину и Золотарева. Их тела перенести к ручью, надеть на них вещи тех, кого найдут в феврале… – Эйтингон ожидал, что бойкий журналист непременно настрочит роман о гибели группы:
– Придумают массовое безумие, или высадку инопланетян на Северном Урале, как придумали Гувер с Даллесом, после крушения сверхзвукового аппарата Вороны… – вспомнив о Вороне, он велел западной группе особенно тщательно обследовать плато Маньпупунер:
– Будьте осторожны, – напомнил он командиру, – предыдущий десант не вышел в эфир. У вас есть рация, берегите ее. Жду докладов, каждые несколько часов… – связавшись со Свердловском, Эйтингон приказал пригнать на взлетное поле военного аэродрома скорую помощь с конвоем и приготовить охраняемую палату в госпитале:
– В госпитале, где лежал Герой Советского Союза Воронов, то есть сэр Стивен Кроу, – понял он, – мерзавка Князева увезла его из города под нашим носом. Но его светлость никто не спасет. Надо жениться на любящих женщинах, – он усмехнулся, – а не на подстилках вроде Саломеи… – он тем не менее хотел привлечь капитана Мендес к допросам:
– С Валленбергом она отлично сработала. Может быть, ей удастся разжалобить супруга. Хотя вряд ли, он ее давно раскусил. И вообще, против фармакологии еще никто не устоял, кроме… – он
