и киваю. Далеко не всё в порядке, но я в норме. В норме.
Вот только глаза режет невыносимо, поэтому приходится сжать пальцами переносицу, чтобы не разреветься, как девчонка.
— Точно? — идёт Ева ближе.
— Сто процентов, — бросаю я и поднимаюсь на ноги. Я не нуждаюсь в чей-либо жалости. Нет уж, увольте. — Пошли обратно.
— Я... — теряется Ева, изучая меня смешанным взглядом. — Хотела предложить...
— Что? — тороплю я её.
— Может, спустимся к зданию? — улыбается она с осторожностью, словно шагает по минному полю. — Посмотрим...
— Плевать, — жму я плечами, подхватываю с травы её телефон и, проходя мимо, вручаю его ей. — Пошли.
Ева ничего не говорит, спускаясь вслед за мной.
Здание состоит из красного кирпича. Давно заброшенное. Изветшалое. Но именно в таких местах веет своего рода магией. Или даже мистикой.
Внутри полно строительного мусора, кое-где пробивается трава, а то и деревца: тонкие, ветвистые.
В целом складывается впечатление, что была задумка что-то здесь построить, которая так и не увенчалось успехом.
— Здесь красиво, да? — осторожно ступая по ломанному кирпичу, улыбается Ева.
И ты красивая.
Не знаю, дело ли в освещении, в самом месте или в искреннем восторге, что светится на её лице, но я вдруг ясно осознаю, что девчонка мне нравится.
И, возможно, нравится давно. С той самой первой встречи. С момента, как я только-только заглянул в невероятные медовые глаза, в которых увидел что-то большее, чем простое желание поживиться за чужой счёт...
Я ничего ей не отвечаю и прохожу к нише для окна. Забираюсь туда с ногами, опираясь спиной на кирпичную стену, и закрываю глаза.
Долгий и странный день. И появись такая возможность, я не стал бы в нём ничего менять. Ни одной прожитой минуты.
— Ты пыталась помочь своему отцу? — спрашиваю я негромко, даже не надеясь, что Ева меня услышит. Или не желая этого.
Но она слышит:
— Ты про то, умоляла ли я его бросить пить ради своих детей? Или выливала ли я спиртное в раковину, чтобы потом за это получить? Или вытаскивала ли из кармана его куртки зарплату, чтобы успеть заплатить по счетам квартиры, пока он не пропил все деньги? За что тоже получала? Ругалась ли я с ним? Взывала ли его к совести, напоминаниями о маме, о том, что бы она ему сказала, будь жива? — Ева останавливается рядом, опирается ладонями в нишу и смотрит на меня: — Всё это было. Пока я однажды не поняла, что он взрослый человек, самостоятельно выбравший такой путь. Потому что слабый и никчёмный.
— Но он же не всегда таким был?
— Всегда. Будь иначе, он бы не сломался. Не бросил бы нас с Ромкой.
— Ну а специализированная клиника?
— Смеешься? — фыркает Ева. — Откуда у нас такие деньги? Да и будь они, без его желания вылечиться это пустая трата времени. Человеку невозможно помочь, если он не хочет, чтобы ему помогали.
— Ты не можешь быть в этом уверена, — цежу я сквозь зубы. — Вы не пробовали даже!
— А вы? Пробовали с твоей мамой? — вызывающе приподнимает она подбородок.
Вся злость мигом улетучивается, я отвожу от Евы глаза и выдыхаю:
— Отец говорил, что да...
— Ты ему не веришь? Поэтому хочешь помочь ей сам, верно?
Я вновь смотрю на девчонку.
Мне не нужна чья-либо жалость, да, но понимания... Понимания хочется.
— Да... Она нашла меня, потому что умерла моя бабушка, её мама. Ей больше не из кого было тянуть деньги, и она вспомнила обо мне. Знаю, что это не говорит в её пользу, но мне... Мне плевать. Я просто хочу, чтобы она жила. Я помню её другой, понимаешь? И мне больно смотреть на ту, которой она стала. Я хочу ей помочь, коплю деньги на лечение в клинике...
— Но и платишь за её наркотики, да? — поджимает Ева губы. — Вот что ты делал в нашем районе с той наличностью. Вот почему так не хотел их отдавать. И вот кто требовал с тебя денег...
— По-твоему, мне нужно было позволить ей колоть себе всякую дрянь? — рычу я, вновь ощущая, как злость обжигает желудок. — Это временная мера!
— Ты так думаешь, потому что не хочешь признавать её слабость. Не хочешь признавать, что наркотики она любит больше, чем...
— Ну? — вновь рычу я. — Договаривай!
— Больше, чем тебя, — припечатывает Ева безжалостно, а затем подаётся ближе ко мне: — Поверь, как только ты с этим смиришься, станет легче. По себе знаю.
На этих словах она резко разворачивается и идёт вон.
Я спрыгиваю на землю вслед за ней, ловлю её кисть и разворачиваю лицом к себе:
— Считаешь себя самой умной, выходит?
— Не считаю, — цедит она в ответ. — Но и понимания моего не жди. Твоя мама тебя использует! Тебя, твою жалость к ней, твою любовь! Сколько лет она принимает наркотики? Всю твою жизнь! А может, и раньше начала? Что её сподвигло? Плохая жизнь или хорошая? Она сама виновата, ясно?! Она сама выбрала такую жизнь! Ты не обязан быть за неё в ответе! Это она должна отвечать за тебя, но в какой-то момент она решила потакать своим слабостям!
— Ты ничего о ней не знаешь!
— Да? Чудесно! Зато я кое-что знаю о себе и о тебе! Давай, посмотри на нас — два живых примера благополучной и неблагополучной семьи. Ты хоть раз пробовал наркотики, уходил в запои? Просто потому, что у тебя есть возможность попробовать всё? Позволить себе всё на свете? Я уверена, что нет. И я — та, что уже давно могла пойти по наклонной — ведь все условия есть, а я даже не курю! Мы с тобой не хотим такой жизни, так? А они хотят! И в этом виноваты не мы. Мы всего лишь дети, которым предпочли пагубную страсть. И что нам остаётся? Мучиться и страдать от этой нелюбви? Или заняться собственной жизнью, которой мы в силах управлять?
