из серебряных листков полыхали синим пламенем глазницы, а мертвенно-бледные губы медленно шевелились, произнося слова:
— Апор. Апор, дьюла рода Тарьян, по наущению хазар, нанес мне предательский удар. Апор виновен в моей смерти.
— Что? — Апор не успел ничего понять, когда стоявший позади него талтош, вонзил жертвенный нож ему в спину. Обливаясь кровью предатель рухнул на землю — и в тот же миг погасло синие пламя в глазах терафима и губы его сомкнулись, чтобы замолчать навсегда. Саломея бережно уложила голову в могилу, возложив серебряные монеты на веки супруга и смазав его лоб взбитым яйцом, после чего обернулась к остальным.
— Справедливость свершилась, — сказала она, — Иштен-Яхве не дал нам осудить невиновных и обличил убийцу устами мертвеца. Снимите веревки с пленников и верните им оружие. Пусть вместе с нами проводят Альмоша в царство его предков.
В мгновение ока приказание было исполнено — и вскоре Ярополк и Кувер стояли рядом со всеми, бросая комья земли на могилу Альмоша, пока Саломея читала над ним погребальные слова. После того, как могилу засыпали землей, поверх нее пустили отведенный выше по течению, Ингулец. Мутные речные воды скрыли погребение и вскоре уже никто не смог бы указать, где покоился прах кенде мадьяров.
— Но кто теперь поведет нас на хазар? — спросил Курсан, когда все возвращались в становище, — сейчас, когда наш кенде мертв, один из дьюл тоже. Кто же станет во главе нашего войска — я или, может быть, Бульчу?
— Ты сам сказал, — откликнулась Саломея, — один из вождей мертв, другой оказался предателем — уверен ли ты в том, что высшие силы даруют благосклонность другим дьюлам, которые чуть было не осудили на смерть невиновного? Можешь ли ты сказать, что наш народ достаточно очистился от вины перед Небом?
— Нет, — качнул головой Курсан, — но тогда кто? Немал?
— Он! — рука Саломеи властно указала на изумленно глянувшего на нее Ярополка, — сын великого короля с Запада и брат могущественной колдуньи аваров. Он владеет мечом, освященным именем Черного Кузнеца, которого мы зовем Азазелем, вы Эрликом, а славяне — Чернобогом. Две жертвы нынче состоялись кровью вождей — одна досталась Богу, к которому ушел мой муж, второй же стал подлый Апор, козел отпущения для Азазеля. Как знак искупления нашей вины перед несправедливо обвиненным тот Величайший, что образует свет и творит тьму, делает мир и производит бедствия, желает видеть Ярополка, сына Германфреда, во главе войск, что выйдут на решающий бой когда с востока нагрянут орды нечестивцев.
Войско земное и воинство небесное
— Асмунд! Асмунд, пожри тебя Харос, обернись!
Перегнувшись через луку седла, басилевс Михаил срывал голос в отчаянном вопле, пытаясь докричаться до командира германской этерии. Но бывалому воину и не требовалось предупреждений: он и сам уже орал, перекрикивая шум битвы. Германцы и славяне на ходу разворачивались, выставляя вперед копья и воздвигая стену из щитов, на которую неслись, отчаянно пришпоривая лошадей, лангобардские всадники. Михаил, убедившись, что фланг прикрыт, резко дернул поводья и его конь, оглушительно заржав, остановился, дожидаясь пока отставшие катафрактарии догонят императора. Навстречу им, разбрызгивая воду, по берегу неслись лангобардские копейщики, преследуя удиравших трапезитов, что, отстреливаясь на ходу, мчались к основному войску. Спустя мгновение оба войска столкнулись на мелководье и закипела жестокая битва, где византийское войско, зажатое с двух сторон, стойко отбивалось от вероломного врага. Оглушительно ржали кони, падая на землю, пронзенные стрелами и копьями, в предсмертной агонии давя собственных всадников. С треском ломались копья, пробивая доспехи, вместе с телами противников, тогда как те, кому удалось сойтись в ближнем бою, скрещивали мечи, с лязгом высекая искры из стали.
Рядом кипела не менее жестокая битва — германская этерия достойно выдержала натиск лангобардских копейщиков, вырвавшихся из ущелий Гаргано, чтобы внезапным ударом сбросить наемников в реку. Но напрасно ярились кони, лягаясь и пуская кровавую пену из разорванных вожжами ртов — их всадники, вновь и вновь устремляясь в атаку, так и не смогла проломить стену щитов. Меж тем легкая конница, отступив и перестроившись, обрушила на лангобардов смертоносный дождь из стрел и копий, пока германские наемники рубили и кололи врага. Наконец, лангобарды дрогнули, устремившись в бегство и преследуемые трапезитами, щедро осыпавшими врага стрелами. Меж тем Асмунд, уже разворачивал свой отряд для удара во фланг тем всадникам, что сошлись в жестоком бою с катафрактариями Михаила.
— Умри, ромейский щенок! — высокий воин направил своего коня на басилевса и тот невольно отшатнулся под градом обрушившихся на него ударов. Михаил сразу узнал противника — по золотой гадюке, вытравленной на черных пластинах панциря, выбивавшимся из-под шлема седеющим волосам, и широкому шраму, пересекавшему худое лицо. Адельхиз, герцог Беневенто возглавил эту вероломную атаку: рыча от ярости, он наседал на молодого императора, не давая ему передышки. Герцог был умелым и крепким воякой, его черный жеребец, раньше ходивший под седлом какого-то франка, также выглядел больше и тяжелее коня Михаила. Адельхиз все с большей яростью наседал на басилевса и тот, несмотря на всю свою молодую силу, закаленную годами тренировок, чувствовал, что недолго выдержит навязанный ему бешеный темп. Вот Адельхиз мощным ударом сбил и так плохо державшийся шлем
