рухнули, превратились в чёрный пепел. А потом вместо него воздвигся каменный ковчег: тяжёлый и тёмный собор, с низким сводом, похожий на катакомбы.
Чьи-то руки проникли в ларец и взяли золото, словно тяжёлый сверкающий ком. Потом мелькнула княжеская свадьба, а дальше серо-стальной мозаикой выстроились кольчуги и полированные шлемы засверкали, словно глыбы льда, и прошумели расшитыми коврами грозные лики хоругвей. Белокаменный храм рассыпался и вместо него выстроился новый, потом рухнул и снова поднялся — с огромным подкупольным пространством, откуда сквозь ладан прошли золотые полосы света.
Полыхнули отсветы пожара в окнах, потом засверкали краски на стенах, иконостас поднялся и вскипел драгоценными образами.
И вновь пошли непрерывной чередой: Литургии, вечерни, фимиам, огни свечей и лампад, и ратники в кольчугах и наборных бронях.
И снова таинственный Пояс возлёг в кипарисовый ковчег, светящийся, словно кусок солнца, и древний, будто кости вымерших великанов. И юный князь воссел на трон — в алом, расшитом золотой нитью плаще, в княжьей шапке с каменьями. Тут послышался иноземный говор латников. Я оглянулся и увидел того же князя, но уже в возрасте, со скорбным лицом и слепыми очами.
А потом вошёл царь, похожий на хитрого греческого басилевса, с пронзительным взглядом больших глаз, хищным носом и таящейся в бороде зловещей полуулыбкой. Рядом с ним была его супруга — высокая, похожая на раззолоченную византийскую статую, с грозным и величавым ликом.
Зашептали пергаменты, зашелестели книжные страницы — и храм наполнился книгами, драгоценными реликвиями, частицами святых мощей.
И другой царь пришёл, а вслед за ним провеяла беглая иноземная речь и вдруг не только храм, а весь Кремль оделся в каменный багряный кирпичный плащ, в алый венец с нарядными зубцами башен.
И все они присягали Поясу власти: все эти великие князья и цари. Все они творили обеты над кипарисным ковчегом. Но последний царь, с чёрным ликом ангела из Апокалипсиса, с невыносимым взглядом выпуклых глаз, крючковатым носом и надменным ртом — он не стал присягать, он отрёкся. Чёрная волна ужаса накрыла Коломну, ночь ухмыльнулась кровавым отсветом, клацнула отрезанной собачьей головой.
И тут вдруг вся Коломна поехала, потекла вокруг раздробленными отблесками Илионского золота, заструилась горьким дымом пожарища. И в этом дыму возникли предо мною стены другого древнего храма, глыбистого, как допотопный зверь. Тут послышались мне какие-то страшные непонятные заклинания, и вдруг увидел я прямо перед собой в этом душном дыму, в этом тёмном храме — чёрный подиум, и на нём — чёрный гроб с чем-то знакомым и невыразимо ужасным.
Холодный пот мгновенно охватил меня всего, словно кто-то из ведра водой окатил. И дыхание ужаса подняло меня, будто из могилы — и швырнуло.
Очнулся я на жестковатом ковре у кровати, внизу, в другой комнате. На кровати находились Виола с Эйреной, встрёпанные, сидящие в прабабкиных ночных рубашках и ошалело хлопающие на меня глазами.
Я же полусидел около, на ковре, и выл, держась за голову.
— Заткнись! — заорала Виола, так что стёкла зазвенели. Я заткнулся, но голова всё равно болела, и всё тело тряслось, как будто я ехал на мотоцикле.
— Я, конечно, догадывалась, Виткевич, что ты дурак, — менее громко, но очень сурово сказала Виола. — Но я просто не предполагала, что ты дурак в гомерических размерах. Сначала ты вопишь, как я не знаю кто, потом открываешь нашу дверь собственной башкой, затем врезаешься в кровать порядочных девушек, будучи при этом в одних трусах, и одновременно ревёшь, как бугай. Ты можешь объяснить, что всё это значит?
— Не знаю!.. — завыл я, держась за голову.
В дверном проёме показалась почтенная фигура Бэзила, облачённая в щегольскую пижаму.
— В чём дело? — мрачно спросил хозяин дома.
— Августу, похоже, кошмарный сон приснился, — предположила Виола, глядя на меня, как пролетарий на буржуя.
— Дурдом, — мрачно произнёс Бэзил. — Дурдом на выезде. Ночной сон безнадёжно испорчен. Пойду выпью пару рюмок коньяку, если это поможет, конечно. Чёрт знает, что такое! — и он хлопнул дверью.
Ирэна молча выпросталась из-под одеяла, подняла меня, посадила на кровать, сама забралась обратно и приказала:
— Ну, выкладывай, что видел.
Я как мог, рассказал ей про Яр-Коломана, Пояс власти и великих князей.
— Всё ясно, — сухо сказала Виола. — Это он Марка наслушался. И как мы его, дурака, допустили до этого?
— Погоди. Тут дело сложнее. Тут разобраться надо.
И я почувствовал на себе взгляд, от которого стало как-то нехорошо, как будто меня поставили в рентгеновский аппарат.
Ирэна опять выпросталась, поставила меня по стойке «смирно», и к удивлению моему принялась водить вокруг меня ладонями, не прикасаясь. Поводив несколько секунд, она остановилась. Лицо её сильно изменилось при этом: глаза расширились, на лбу выступил пот, и она, кажется, слегка побледнела.
— Не может быть, — пробормотала она. — Не может этого быть! — и опять продолжила свои пассы, периодически бормоча, — Да ведь не может этого быть!
— Ты о чём? Что с ним?
— Невероятно. Я сейчас просто с ума свихнусь.
— Да что такое?
— У него нет внешней оболочки.
— Как это?
— Да так. Просто-напросто нет. Вообще нет.
— Да хватит мне тут заливать! Этого не может быть. Это бывает только у покойников.
— Попробуй сама.
Виола встала на коленки в постели и тоже закрутила руками, но недолго. Секунд через десять у неё желание крутить пропало, глаза почему-то полезли на лоб, ноги подкосились, и она произнесла внезапно осипшим голосом, изумлённо и с оттенком непонятной радости натуралиста-первооткрывателя:
— Зомби… Ну, ёлы-палы!.. Ну ты, Виткевич, даёшь…
— Ложись-ка в кровать, — приказала мне Ирэна.
Виола покосилась на меня и слегка отодвинулась:
— Боязно как-то… Кто этих зомби знает…
Ирэна хмыкнула в ответ:
— Что-то юмор у тебя больно чёрный. Полезай, говорю!
Залез я под одеяло… Справа от меня возвышалась Виола, слева — Ирэна. Полежав с минуту, я постепенно перестал дрожать, (не то чтобы совсем, но, по крайней мере, зубы стучать перестали), и прохрипел:
— Что со мною?
Ирэна поглядела на меня с материнским сожалением.
— Видишь ли, Август, дружище… Как бы тебе это доступнее объяснить?.. Ну, в общем, у всех нормальных людей вокруг тела есть некая невидимая оболочка, астральная шкура, так сказать. Это вещь чрезвычайно необходимая. Она защищает человека от невидимой духовной энергии, прежде всего — отрицательной энергии, которой наполнен мир. Если человеку эту шкуру пробить, он начинает болеть, может даже умереть иногда. В народе такое явление называют сглазом.
— Так меня, выходит, сглазили?
— Нет, Август, ты не понимаешь. Сглаз — это дырка в астральной оболочке. Её, в принципе, можно залатать; она и сама может затянуться. Но у
