домой. Добирались тяжело и долго.
Наконец, во тьме повозка медленно въехала во двор Данилы Романовича. Дождь лил стеной. Холопы, освещая себе путь пламенниками, молча затворили за повозкой ворота. Подвезли прямо к крыльцу, чтобы не намочить больного. Когда носилки внесли в сени, раздался вой жены. Данила Романович лежал высохший и бледный, словно засушенный мертвец. Борода и волосы разом поседели. Он не видел того, что наконец приехал домой, не видел плачущей жены, кою сдерживал брат Василий Михайлович – он был в беспамятстве. В темной горнице, что за дверью сеней, на печке сидели молча дети боярина – сыновья Федя и Ваня, дочь Аннушка. Они наблюдали два дня страшную суматоху – матушка гоняла девок, те до блеска намывали дом (непонятно для кого), варили какую-то стряпню, стелили боярину ложе. И теперь их не пускают встретиться с отцом, велели сидеть тихо, а нынче из сеней слышали материнский плач. Притихли, словно испуганные птенцы, молчат, уже понимая, что с отцом плохо.
Едва живую Анну, супругу Данилы, увели, приехал Василий Сицкий. Встретился взглядом с Василием Михайловичем и тут же все понял, почуял, как внутри разом что-то оборвалось. И только смог выговорить и без того понятное:
– Совсем плох?
Василий Михайлович кивнул и жестом отозвал шурина в маленькую горницу. Заперев дверь, стояли и глядели друг на друга растерянно.
– Что делать станем? Он умирает, – шепотом проговорил Василий Михайлович.
– Он что-нибудь вообще сказал? Был в памяти? Что с ним произошло?
– Ничего не сказал, Никиту зовет…
Никита Романович прибыл тотчас – приехал верхом, промокший насквозь. Дворовые девки шарахнулись от неожиданности, когда увидели его, внезапно ворвавшегося в сени – высокого, широкогрудого, с русой коротко стриженной бородой. Не успел даже скинуть на руки холопов промокшую атласную ферязь, бросился в горницу, где лежал Данила. Вошел и тут же словно остолбенел. Утопая в подушках, лежал на широкой перине высохший старик. У многочисленных образов горели свечи, и от угара в горнице едва было чем дышать.
– Откройте хотя бы окно! Живо! – заревел в исступлении Никита Романович. Тут же мимо него прошмыгнула какая-то девка, низко опустив голову, отворила окна, и в душную, пропахшую свечным угаром горницу ворвался свежий воздух и запах дождя.
Затем, не замечая ничего вокруг, Никита Романович приблизился к ложу, на котором лежал Данила, больше похожий на тень свою, чем на самого себя.
– Никита… Это ты?
– Я, Данила, я, – шепотом отозвался Никита Романович и замолчал от внезапно перехватившего дыхание кома в горле. Дотронулся до холодной высохшей руки брата и глядел в его огромные темные глаза – казалось, лишь в них еще искрилась слабым огоньком жизнь.
– Вот и я… умираю, – проговорил невнятно Данила Романович, было видно, что язык не слушается его, – они смогли уничтожить меня. Но все это не важно… Тебе теперь вести нашу семью. Будь сильным, не дай пасть роду нашему…
Никита Романович молчал, глаза его застлала пелена слез. Он никогда не считал себя главой семьи и всегда знал, что не сможет быть таким, как Данила. Откуда взять силы на это?
– И еще, – продолжил Данила Романович, – береги жену и детей моих. Первую жену и трех детей я уже схоронил… Ты их сбереги… Будь им вторым отцом…
Никита закрыл глаза и кивнул. По щекам его скатились слезы.
– Рано я ухожу… Думал, застану, когда Ванечка, племянник наш, царем станет. Пусть учат их, как при мне учили… За этим тоже следи… Государя будущего тебе взращивать, – с усилием прошептал Данила Романович и глянул в сторону.
– Пришли… опять пришли, – выдохнул он и задышал часто, хрипя. Никита Романович с недоумением оглянулся – горница, конечно, была пуста.
– Адашевы… Два брата… и отрок… стоят… и смотрят… – заговорил Данила Романович и затрясся в сильной лихорадке, – я загубил… загубил…
– Лекаря! – громко позвал Никита Романович, не отрывая взгляда от страшной картины – оскалив зубы и выпучив свои огромные глаза, Данила Романович трясся, и на поредевшую седую бороду его клочьями летела пена. Два иностранных лекаря вбежали в горницу с какими-то склянками, начали хлопотать вокруг умирающего. Никита Романович опомнился, когда, пятясь, вышел за дверь. Там отдышался, вытер испарину со лба, обтер лицо от слез.
– Господин, – услышал он за спиной. Это стоял Гаврила, конюх Данилы, сопровождавший его в походе. Гаврила, широкий и низкий, как бочка, глядел виновато на Никиту Романовича, затем не выдержал, опустил глаза.
– Чего тебе?
Гаврила бухнулся на колени, зарыдал:
– Не уберегли… не уберегли! Там отравили его… там! Двое слуг пропали, Семен и Михайло… Едва с ним плохо стало, пропали, словно сквозь землю…
Никита Романович невольно скрипнул зубами. Так и знал, что свои предали! Подкупили их, иуд! И не достать теперь, ищи-свищи их по свету! А может, и их самих уже изничтожили. Никита Романович чувствовал, как его душит закипающая злоба, но он смог совладать с собой и промолвил лишь плачущему на коленях конюху:
– Ступай…
Тем временем, закрывшись в горнице, князь Сицкий и Василий Захарьин все еще обсуждали будущее их семьи.
– Наверное, Никитку оставит вместо себя, – предполагал Сицкий.
– Никитка больно добр и мягок, умом недалек, не замена Даниле! Ему поручить управу нашим родом? Ну уж нет! – негодовал Василий Михайлович.
– Что тогда делать станем? – спросил Сицкий. Помолчал Василий, подумал, хлебнул прямо из кувшина кваса и, вытерев рыжую бороду, выговорил:
– Слыхал, что Басмановы Рязань отстояли, татар многих побили, самого крымского хана назад в степи прогнали… Слыхал ведь?
– Слыхал, – с недовольством отозвался Сицкий.
– Теперь нам нужно либо с ними, либо против них… Но без Данилы…
– Ну? – не вытерпел Сицкий, подавшись вперед.
– Дочка у тебя есть невенчанная? – Василий Михайлович глядел на него пристально, испытующе. Сицкий молчал, уже понимая, к чему клонит родич.
– Сын Басманова тоже молод, да не венчан. Сватать будем…
– Отчего ж мою? У тебя тоже дочь имеется! – выкрикнул с возмущением Сицкий.
– А того, что твоя старше! К тому же ты князь…
– И чего?
– И того! Не препирайся, выбирать не из чего! Я своей дочери применение найду, не переживай!
Сицкий поостыл, замолчал. Василий Михайлович снова жадно хлебнул из кувшина и докончил мысль:
– Сведем дочь твою с Федькой Басмановым… Жену упреди…
– А верно молвят, что Федька-то с государем содомским грехом… – проговорил Сицкий, но Василий Михайлович шикнул на него, топнув ногой:
– Молчи, глупец! Молчи!
Сицкий понуро опустил голову. Не хотел с Басмановыми безродными родниться, да еще дочь свою отдать молодому Басманову, за коим содомский грех… Прости Господи!
Двумя днями позже Басмановы с победой возвращались в Москву.
