– Тебя смущает, что внешне я маленькая? – Ефросинья закономерно услышала только первую часть фразы. – Я видела, ты уединялся с Варварой, потом с Антониной. Противный. Но я могу все, что могут они.
– Прекрати. Сейчас до такого договоришься…
– Не смотри, что во мне меньше женственного по сравнению с ними. С годами Варвара начнет обвисать, а я буду все сочнее и краше. Тонька уже пухнет как прокисшая каша, поэтому про нее я даже не говорю.
– За одни такие слова не стану играть с тобой ни за какие коврижки.
От избытка эмоций изумленные глазки хлопнули, словно в ладоши:
– Разве я не правду сказала?
Говорил же, поумней, потом подкатывай.
– «Не враждуй на сестру свою в сердце своем, и не понесешь греха», – продекламировал я.
Цитата не подействовала.
– Я не враждую, как же ты не понимаешь!
Ага, я не понимаю. Именно я. Кто же еще? Больше же никого нет, ау, есть кто?
– Я через годы буду как мама, – пылко продолжила Ефросинья, – а она у меня сейчас такая, как, к примеру, любимая тобой Варька. А Варька станет как царисса Дарья – тяжелая, нелепая и неповоротливая.
Это Дарья-то неповоротливая? Вспомнилось, как она отмахалась мечом от двух десятков вертких и мнящих себя умелыми учениц.
– Есть одна вещь, которая закрывает глаза на любые недостатки, – подсказал я.
Поерзав, Ефросинья хмыкнула:
– Любовь, что ли?
– Не веришь в любовь?
Подбородок нахалки высокомерно взвился:
– Кто же в нее верит?
Сделав едва заметный выпад ко мне, она сразу откинулась назад и красиво отбросила с лица как бы случайно упавшие волосы. Лицо запрокинулось, ладони уперлись в траву далеко позади пяток, на которых сидела Ефросинья. Выпятились в невероятном самомнении припухлости, вообразившие себя объектом желания. Ну да, эта царевна мыслит другими масштабами, категориями будущего. А там, в далеком будущем, возможно, все так и есть, как она нафантазировала.
Я знал, что женщины предпочитают казаться соблазнительными и красивыми, а не умными, потому что средний мужчина лучше видит, чем соображает, но думалось, что для этого им необходимо быть умными. Оказалось – вздор.
– Любовь – это игра, – очень серьезно произнесла Ефросинья где-то слышанное, – в ней один блефует, чтобы выиграть, другой – чтобы не проиграть.
Умница. Понадобилась умность – нате вам на тарелочке. Осталось только подачу доработать, чтобы выглядело натурально, а не так, как выглядело.
– Так что любовь – тоже игра.
Я покачал головой:
– Если б любовь была игрой, меня буксиром бы не оттащили от Варвары, Ярославы, Антонины и прочих. И от тебя в том числе.
Радость осветила узкое лицо собеседницы:
– Значит, я тебе тоже нравлюсь?
– Правильное слово – тоже, – буркнул я. – Мне все нравятся. Возраст такой.
– Тогда не все потеряно. Ладно, не хочешь целовать, не надо. На правах женщины я сама тебя поцелую, а ты вчувствуйся и подумай потом, стоят ли такого Варьки и Тоньки.
Колени Ефросиньи переползли вплотную ко мне. Я отстранил их обладательницу:
– Нет значит нет. Точка.
– Права мама, когда говорит, что любовь – торжество воображения над разумом и надежды над здравым смыслом.
– Мамы всегда правы, но мы поздно это понимаем.
Ефросинья задумалась.
– Короче, будешь моим невестором?
– Нет.
– Почему?
– По кочану.
Показная грубость не смутила царевну.
– Из-за Томы? Неужели не понимаешь, что ее пора забыть.
Словно оглоблей с размаху.
– Почему?
– Она в плену.
– Не обязательно. Наверняка, разбойники решили, что она из другого отряда, и приняли в свои ряды.
– Головой подумай. У тебя не получилось, когда в пещеру лез, а у нее получится? Хорошо если останется жива. Рыкцари возвращают людей за выкуп двумя способами: живыми и невредимыми или просто живыми. Охота тебе будет выходить за пользованный быдлом мешок мяса, зараженный всеми существующими болезнями?
Ефросинья рядом – маленькая, хлипкая, пальцами переломлю. А все туда же.
– Не доводи до греха, – взмолился я. – Уйди.
– Опять на правду обижаешься?
Я ушел сам. Богатый нынче денек на устройство личной жизни. Стоило назваться выдуманным невестором, как сразу три особы, сплошь царевны, предложили стать реальным. Если так пойдет дальше…
На душе потеплело: начинаю пользоваться успехом у женщин. Или… закон толпы: никто не взял, то и мне не нужно? Только наоборот.
Лагерь спал как убитый. Приятно смотреть на сонные лица, раскинутые руки, разметавшиеся тела. Вновь ярко ощутилось, что жизнь прекрасна. Наверное, так чувствуют себя женщины в мужском коллективе: всеобщее восхищение, местами ревность, периодические подкаты… Но когда знаешь, что одной левой можешь завалить самую буйную подкатчицу, ситуация нравится еще больше.
Я реанимировал затухавший костер и подготовил шлемы и крупу для сытного завтрака. Из окружающей тьмы материализовалась и обиженно заняла свое место намеренно не глядевшая на меня, но и не стеснявшаяся Ефросинья. Ой-ой, умру от стыда.
– Ааа! – раздалось вдали.
Как по тревоге, ученицы отработанно подхватились с мест с оружием в руках – школьная выучка, отлично выдрессированы, как раз на такие случаи.
Сначала в моих руках сам собой оказался гнук, но – куда он в ночи под сенью деревьев? Стрелять на слух, как недавний бойник-рыкцарь, я не умею, поэтому ринулся на звук с обнаженным мечом. Голос девичий, скорее всего – дозорная.
За мной пристроилось несколько вооруженных учениц. Я остановил их отведенной назад раскрытой ладонью. Врагов не видно и не слышно. Дозорной нет. А примерно в десятке метров впереди слышны возня и стон. Не от боли, скорее – от возмущения.
– Марьяна? – позвала в темноту Амалия.
Марьяна – царевна из ее пятерки: русая, среднего роста и среднего же сложения, скромная и тихая, ничем не примечательная, потому постоянно путаемая мной с другими такими же.
– Я тут! – раздалось приглушенно. – Идите осторожно.
– Где «тут»?
Амалия поспешила к подчиненной, отчего мне пришлось перехватить ее на ходу обеими руками, отбросив ставший ненужным меч. Жестко схватив за талию, я дернул ее на себя, и едва удержавшаяся на краю царевна остолбенела – в последний момент тоже увидела то, что секунду назад открылось мне. Она испуганно вжалась в меня спиной и попятилась от опасного места.
