дочь прекрасна, и я очень уважаю тебя, но, пойми меня правильно, моей женой может стать ТОЛЬКО женщина с голубыми глазами, и это определено ещё до моего рождения.
Рой недоверчиво хмыкнул:
— Ты хочешь сказать, только «белая»?
— Нет, Рой! Я хочу сказать совсем не это!
— Что ни говори, Иалу, а ты объявленный расист.
— Рой?!!
— Только отъявленный расист может не влюбиться в мою дочь, — упрямо помотал головой Рой.
Как можно не влюбиться в Джессику, не понимал не только Рой, и этот кто-то страшно обрадовался, когда Иалу ему сказал:
— Теперь у тебя будут все шансы стать для Джессики самым главным на земле…
— Как так? — не поверил Джим.
— Я уезжаю из Америки, ты остаёшься за главного в центре. И за Джессику тоже отвечаешь ты, — Иалу подмигнул и засмеялся.
— Куда ты уезжаешь? — не поверил Джим.
— Мне надоело жить умом, и я планирую жить впредь только сердцем и даже совершать время от времени безумства.
— На счёт безумств я даже не сомневаюсь, — хмыкнул Джим.
Для начала Иалу решил вернуться в Египет и воплотить свою давнюю мечту…
Однако на родине чуда архитектуры — пирамид — не нашлось специалиста, который взялся бы за проект плавающего острова. И Иалу решил искать архитектора в других странах…
Повсюду двери легко открывались перед Иалу, только однажды в Греции у входа в монастырь его остановил монах-отшельник.
— Вам сюда нельзя, — предупредил монах. — Это особое место, и если за ворота войдёт мужчина, осквернившийся с женщинами, с ним случится беда.
Ангел обогнал в небе голубя и торопливо примостился на ветку оливы, глядя на стоящих у ворот.
— Он охраняет ворота? — догадался Иалу.
Монах обернулся и снова с изумлением посмотрел на Иалу, пропуская его вглубь монастыря.
Ангел одобрительно махнул крылом.
Но в будни ангелы почему-то предпочитали оставаться невидимыми, или в каждодневных заботах просто не обращаешь на них внимания, зацикливаясь на мелочах.
38.
Эмма, наконец, появилась. Причём, с приятной новостью:
— Тебе букет от поклонника.
Договорились, что она передаст мне цветы в центре, у фонтана.
Элла обрезала челку, ровную, как у первоклассницы, и в каком-то простом джинсовом комбинезоне, с ровным шоколадным загаром и без косметики выглядела совсем девчонкой. Я даже узнала её не сразу.
Сама она, как оказалось, все эти дни, когда никто не мог до неё дозвониться, была в Египте с поклонником из Америки, с которым познакомилась в своём же агентстве. Но не меньше меня интересовало, что же произошло в клубе…
— Будет мне наука на всю оставшуюся жизнь не связываться ни с какими напарницами, — нахмурилась Эмма.
— То есть? — не сразу поняла я. — Ты хочешь сказать, что весь этот фарс с венками устроила Настя?
— Ничего себе фарс! — нервно рассмеялась Эмма. — Я, если честно, и не поняла сразу, откуда ветер дует, пока не объявился собственной персоной её муженёк, а я-то и не знала, что он — бандит.
— Так вроде бы Настя забрала свою часть, и вы решили забыть об этом до лучших времён.
— Я тоже так думала, но почему-то этого ей показалось мало… Но мне уже всё равно… В августе я выхожу замуж и уезжаю в Канаду. Так что в мыслях я уже в подвенечном…
… Букет прислал Иалу.
Раньше мне дарили в основном желтые розы, и каждый думал, что ужас как оригинален. «Ведь ты же златовласка!», а у меня каждый раз сердце падало вниз: «К разлуке». И вдруг: ярко- красное чудо!..
Розы были огромны, как маленькие деревья, и было непонятно, каким чудом две недели они остаются такими же свежими, как в тот день, когда мне вручила их Эмма.
К букету прилагалось и письмо, самое прекрасное, нежное и страстное письмо в моей жизни. Не буду цитировать, потому что это очень личное, скажу лишь, что Иалу сделал мне предложение. Я была, конечно же, согласна, но жить по-прежнему хотела в России…
39.
… Архитектора звали Джозеппе. Он был ещё очень молод, но очень умён и талантлив.
Но главный талант таких людей в умении жить. Таким людям никогда не бывает скучно наедине с собой, потому что в их головах бесчисленно роятся самые невероятные идеи, и всё хочется воплотить, и везде надо успеть. Кто-то скажет, а что здесь уметь: бери и живи. Собственно говоря, и Джозеппе никогда об этом не задумывался в отличии от меня, например. Просто брал и жил. Вернее, жил и наслаждался. И бесконечно удивлялся, откуда у людей во многих странах пристрастие строить одинаковые или почти одинаковые дома-коробки. Поживёшь в таком годик-другой, и не заметишь, как сам станешь таким же правильным прямоугольным.
Джозеппе в этом смысле повезло. Он родится и вырос в особняке своих предков 16 века недалеко от Турина, в Александрии.
Красота — хорошая привычка. Джозеппе привык к ней с детства, а едва ему исполнилось шестнадцать, вопреки ярым протестам родителей пустился искать себя и, конечно, красоту, по свету, не признавая принципиально турфирм с их доброжелательно-докучливыми гидами. Джозеппе путешествовал один — на поездах, самолётах, автобусах, а чаще — автостопом. Потому что денег удавалось подзаработать на билет не всегда. Страница за страницей мир открывал перед Джозеппе увлекательнейшую книгу странствий.
Вопреки опасениям осёдлых предков, для которых появление в их благочинном семействе этакого бродяжьего духа было полной неожиданностью, Джозеппе умудрился в промежутках между перемещениями по свету закончить, переводясь из университета в университет, архитектурный факультет, причём, с отличием.
По этому поводу дома устроили благочинное торжество. А отец, подняв бокал, произнёс речь, в которой признал, что его старший сын имел полное право на собственный путь, и хоть он и не продолжает семейные традиции, как младший сын, который, как и полагается уважающему себя итальянцу выращивает виноград на земле, питавшей и их далёких предков, тем не менее и старший сын не посрамил их род.
— Зато ты увидел мир во всей красе, — миролюбиво заключил отец. — А это тоже многого стоит. И, надеюсь, ты понял, что нет места на земле великолепнее и уютнее нашей прекрасной Италии.
Отец был, несомненно, прав. Ни дождливый Лондон с его вечно набрякшими облаками, ни сказочник Стокгольм и даже беззаботный повеса Париж не могли сравниться с виноградной родиной его предков.
И всё-таки тщетно надеялся отец, что неугомонный сын его пресытился чужими красотами. Ещё столько неизведанного и даже непостижимого оставалось в этом мире.
К своим двадцати пяти годам Джозеппе был уже зрелым мужчиной, и в профессиональных кругах за ним упрочилась слава фантазёра- новатора, очень лестная для человека
