нашла мне мужика — друга Леши, Игоря. Ну… там много чего было, короче.
Наташа стала все чаще поглядывать вниз, рассказывая об Игоре. Говоря о нем, она даже заплакала.
— Он всегда какую-нибудь тему приносил с собой, маме побольше давал, чтобы провести со мной время. Она пока в отрубе была, мы курили, сидели на балконе, спали. В этом году из школы заявление написали, что я на занятия не прихожу, что пьяной меня видят, и в итоге отправили в рехаб.
Через 4 месяца, прокапав и пролечив настолько, насколько это было возможно в государственном учреждении, Наташу выпустили. И вернули, конечно, обратно домой, но параллельно опека начала докучать Ольге, приходя изо дня в день с предупреждениями и требованиями. Видимо, к матери относились настолько лояльно, что дело о лишении родительских прав началось только в июне, на время которого Наташу поместили в центр временного содержания подростков. Оттуда она регулярно сбегала к Игорю. Ольга умерла раньше, чем ее успели лишить родительских прав, и девочка переехала в детский дом, став головной болью для Тамары Федоровны.
— А недавно я залетела.
— От Игоря?
— Он говорил, что успевает вытащить, — она всхлипнула, — но больше я ни с кем не спала…
— Значит, это его.
— Он сказал, что точно нет! — она сорвалась на крик, — он всегда… заканчивал, ну, не туда.
— Если ты говоришь о прерванном половом акте, то это худший способ контрацепции, — вздохнула я, — у вас что, уроков полового воспитания не было? — я задала глупый вопрос, на который, если честно, ответ знать не хотела.
Наташа снова посмотрела вниз, поболтав ногами.
— Короче, он сказал, что это не его.
— Ладно, это сейчас не имеет значения. Все решаемо.
— Думаешь? — она грустно посмотрела мне в глаза, — я конченная наркоманка. Он, — она кивнула на свой живот, — получается, тоже уже конченный наркоман. Или наркоманка. Не знаю.
— Это лечится, — я протянула ей руку. — Тебе выделили бесплатное место в хорошем центре, там не так, как в государственном. Там хорошо кормят, используют лучшие препараты, есть психологи, — я лепила все, что слышала о таких лечебницах в рекламных роликах. — Умереть всегда успеешь, стоит попробовать еще разок.
— Правда?
— Правда.
— А ты правда писательница?
— Да.
Она протянула руку в ответ.
— Тогда напиши обо мне, обещаешь?
Она мне улыбнулась, а я подумала, какая прелестная девочка, даже заплаканная.
— Обещаю.
Мы продолжали улыбаться друг другу, когда она оттолкнулась ногой и выпорхнула с балкона восьмого этажа, коснувшись только кончиков моих пальцев. Я моргнула и ее уже не было. Меня бросило в жар, а холодный воздух ударил мне в лицо потоком, когда кто-то открыл балконную дверь. Люди, не разобрать кто именно, бросились к окну, чтобы посмотреть вниз, будто могли увидеть там что-то неожиданное. Я не стала.
— Боже… — прошептала Тамара Федоровна, отвернувшись от того, что лежало внизу. — Акылай? Акылай! — она дотронулась до меня, — ты в порядке?
— Она спрыгнула?
— Акылай, не вини себя, — сказал мужчина из проекта.
А подростки, прыгая по комнате, снова скандировали «да, смерть».
— Привет, — Арина сидела на лавке во дворе опекунского дома.
Солнце освещало небольшую полянку в центре сада-огорода. На небольшой территории располагались две теплицы — из поликарбоната и “классическая”, которую каждую весну накрывали истрепавшейся пленкой. Три яблони, как и раньше, громко шелестели на ветру, хотя я точно знала, что одну спилили еще в прошлом году. Все, кроме Светланы Алексеевны, их ненавидели, так как эти деревья плодоносили раз в два года в таких количествах, что на всю улицу пахло гниющими яблоками, которые нам приходилось убирать. Вдоль всего забора тянулись кусты малины, в левой половине сада росли клубника, красная и черная смородина, а в правой неприхотливые овощи — картошка, морковь, чеснок. Прямо перед деревянной лавочкой у стены, где мы сидели, стоял огромный ржавый бак с водой: из него мы брали теплую воду для полива тепличных растений.
Мимо нас пролетела рыже-черная бабочка — я всегда их боялась.
— Прости, — Арина протянула к ней руку, и бабочка улетела в сторону кустов смородины. — Красиво, правда? Я даже предположить не могла, что однажды мне так захочется снова попасть в «Алию». Жаль, кислых яблок тут уже не попробуешь. Зато теперь здесь тихо, надоедливых младших нет.
Мы немного помолчали. Она смотрела вперед: там был сетчатый забор, разделяющий наш участок и соседский. Ко мне Арина не поворачивалась, не заглядывала в глаза, будто и не было этого месяца.
—
У тебя был трудный день.
Трудный — совсем неподходящее слово. Меня сковывало сожаление, горечь, стыд, — что обычно ощущает человек, который допустил такую ошибку? Я должна была чувствовать гораздо больше из-за неисчерпаемой вины, и мне казались недостаточными притупленные страдания мук совести. Я не нашла нужных слов, чтобы ее остановить, и, быть может, использовала в последние минуты те самые, которые ее к этому подтолкнули. Человек, который случайно роняет на голову другому кирпич, становится обвиняемым в непредумышленном убийстве и отвечает за содеянное. А я, непосредственно поучаствовала в том, что 15-летний ребенок принял такое страшное решение, и ощущала, что не просто виновна, а должна быть наказана со всей жестокостью.
— Не зацикливайся на этом, — Арина цинично будто ответила на мои мысли и шагнула в темноту гаража.
— Моя вина, — прошептала я, прежде чем она открыла первую деревянную дверь, ведущую в сени.
— Не ты сделала ее жизнь такой.
С характерным звуком щелкнул замок внешней входной двери, как в ночь, когда мы сбежали накануне фотосессии. Со стороны улицы уже стояла глубокая зима.
— Ты же любишь холод, — она улыбнулась, прищурив карие глаза.
Мороз обжег кожу, но только и всего — я совсем не замерзла. На улице Генерала Рязанова всегда было немноголюдно, но тишина вокруг нашего дома казалась неестественной. Справа над одноэтажными, в последние годы особенно старыми и небогатыми, домами возвышался купол церкви — некогда центра жизни поселка. Там крестились, женились и отправлялись в последний путь. Арина тоже смотрела на нее, но ничего не сказала. Откуда-то я знала, что мы пойдем к парку. По дороге мне вдруг вспомнилась легенда о том, что сын бывшего хозяина нашего дома, утонул на дамбе, разделяющей парковый пруд и речку, пересекающую дубраву. Еще считалось, что каждое лето пруд забирает пару-тройку человек, чтобы они стали его духами-утопленниками. Хотя ни мертвецов, ни их призраков никто и никогда не видел. А совсем маленьких детей пугали, что
