Нет, Саардис никогда не испытывал того, чего боятся все бахриманы, ему достаточно было рассказов старших.
* * *
— Скажите, отец, бахриман чувствует, когда его женщине плохо? — слова «жена» или «мать» в их беседах на языке родины никогда не упоминались.
— Да, как и чувствует, когда его женщине хорошо. Любые ее сильные переживания будут волновать тебя, будь то радость или тоска. Ты не захочешь отойти от нее ни на шаг. А если и сделаешь его, то боль разлуки измучает тебя.
— Я не понимаю… Зачем убивать ту, что скрашивает жизнь своим присутствием? И неужели нам с тобой помешали бы женские руки?
— Разве я не справляюсь? — отец нахмурился. — Разве я мало дарил тебе любви и внимания?
— Все так, отец, но… — Саардис смутился, видя, как кровь прилила к лицу единственного родственника.
— Да, все мы жертвы традиций Сулейха, — Разим сидел в ветхой лачуге, сколоченной кое-как, а перед его глазами плыли залы родового белокаменного замка с ажурными потолками, где ветер играл с шелком занавесей, а на коротконогом столе ждал холодный щербет. И маленький сын, ползающий у его ног. Теперь сын вырос и задает неудобные вопросы. А рядом нет воспитателей, которые вместо отца рассказали бы ему, почему мужчине не следует надолго оставаться рядом с избранницей. — Даже если ты уедешь на другой край земли, твоя женщина все равно продолжит тянуть из тебя магию. А если уж ты был настолько глуп, что провел ее дорогой бахриманов, то превращение в простого смертного предрешено. Ты хотел бы стать презренным слугой?
Именно это было определяющим в выборе жить или не жить избраннице. Жить — значит через какое-то время перестать быть магом, опуститься на самый низ иерархической лестницы, испытывать муки любви, ревности, каждое мгновение чувствовать, как магия покидает тебя. Полностью зависеть от нее.
— Кому захочется терять дар создателя порталов? Кому претит мысль завладеть с помощью магии огромными богатствами, а в итоге в числе немногих править миром? — отец поднялся, колченогий стул с грохотом опрокинулся, но шум не помешал Разиму поучать любопытного отпрыска. — Женщины для нас зло, их нельзя любить, нужно относиться как к сосуду, дающему жизнь сыновьям. И только смерть избранниц возвращает нам свободу.
* * *
— С этим кольцом у любого из бахриманов пропадет зависимость от женщины, — Лоза говорил запальчиво, его глаза горели. — А значит исчезнет выбор: жить ей или умереть.
— Ну что же, похвальное желание.
— Вы, наверное, хотели, чтобы я придумал артефакт, работающий для всех людей, а не только для бахримнанов?
— Милый, — Даруня провела сухонькой рукой по щеке Лозы, — если ты придумаешь, как целому народу жить в счастье, я первая поклонюсь тебе.
— Я буду стараться, — нечаянная ласка старой женщины ошеломила воспитанника. Это было… это было, как прикосновение матери. Лоза не удержался и поцеловал ладонь Даруни.
Глава 14— Ты заметила, что Лоза отсел к монахиням? — хватая подругу под локоть, возбужденно прошептала Лилия. Луна дожидалась ее у выхода из трапезной.
— Еще бы не заметить. Не зря его подружку зовут Стрела — она меня насквозь истыкала колючими взглядами, — так же тихо ответила ей царевна. — Но причем тут я-то?
Луна лукавила. Она очень даже была причем. С тех пор, как Лоза отдал ей на хранение важную для него вещь — браслет, а потом тайно вернул его назад, девочка почувствовала в себе изменения: темноволосый воспитанник стал для нее совсем не посторонним человеком. Теперь, когда царевна сталкивалась с ним взглядом, она не бежала от видений, а радостно окуналась в них, будто спешила понять и принять чуждые для себя образы. Бескрайние пески, по которым цепочкой шли караваны (вот откуда ей знать это слово?), затерянные в просторах островки диковинной растительности, бликующая на солнце вода, которую люди жадно пили из ручья, загребая ее ладонями, города с ажурными строениями и с непременной башней, с высоты которой самозабвенно пел, воздевая к небу лицо, мужчина, чем-то неуловимо похожий на самого Лозу.
В эти мгновения оба воспитанника застывали, не в силах прервать магическую связь, не замечая никого и ничего вокруг.
— О чем беседуете, красавицы? — Змей, прежде чем открыть рот, вытер его рукавом. Жирные пятна после каши с маслом добавились к прежде существующим.
Лилии польстило обращение, от слова «красавицы» она зарделась, но вот Луна сморщила нос.
— Ты бы хоть каким-то манерам обучился, Змей. Так и будешь в полу рубахи сморкаться?
— Свин — он и есть Свин, — Лилия дернула гладким плечиком, туго обтянутым ученическим платьем.
— Эх, не была бы ты девкой, сейчас получила бы от меня тычка, — перед носом воспитанницы появился кулак со сбитыми костяшками. Драчливый нрав и бьющая из парня прыть не давали ссадинам зажить.
— Ну, вот! А теперь полностью проявил себя как Хряк, — фыркнула Лилия. — Такой же грубый и дикий.
— Да я тебе… — Змей выпятил грудь и попер на насмешницу. Та не спасовала, так же ринулась вперед, и как только две задиры сошлись тесно, вдруг отпрянули друг от друга. Юноша опешил, ощутив, насколько мягкая грудь у его противницы, а Лилия… Лилия осеклась совсем по противоположным причинам. Змей был выше на целую голову, а потому ее тело ладно вписалось в мужской, крепкий как камень, контур, что задело совсем иные струны в ее душе, чем те, что пели при виде Ветра. Там голову кружил легкий любовный настрой, здесь же было что-то сродни звериному зову, на который неожиданно откликнулось ее сердце.
Не думая, что творит, она прикрыла рукой напрягшуюся грудь. Этот жест не укрылся от Змея, который в удивлении взметнул брови.
— Он сделал тебе больно?! — Луна не поняла, что произошло, а потому была полна праведного гнева.
— Да… Нет… — широко распахнутые глаза Лилии изучали лицо рыжего воспитанника. Его непослушные кудри, закрывающие один глаз, веснушки, что обильно рассыпались по коже, крепкую шею, где часто-часто билась жилка, и кадык, что пришел в движение от трудного глотка. Тот получился неловко громким.
— Дурак! — очнувшись, соседка царевны стукнула Змея по плечу, плаксиво скривила лицо и, стесняясь слез, резко развернулась, мотнув широким подолом юбки.
— Ты куда? — только и успела крикнуть Луна.
— Ч-что с ней? — рыжий казался обескураженным. — Я же пошутил…
— Ну и шутки у тебя. Скоро как дикий вепрь будешь на всех бросаться. Совсем одичал!
Змей потоптался на месте, запустил пятерню в волосы.
— Послушай, Луна… Я это… Ты…
— Ну чего ты точно кашу жуешь? Говори! — Луне было не до Хряка. На них, перешептываясь, оборачивались воспитанники, заметившие слезы на глазах бегущей прочь Лилии. — «Еще подумают, что мы ссоримся».
— Научила бы ты меня этим самым манерам, а? Одергивай, что ли, всякий раз… Мне не нравится, что меня зовут Хряком или Свином. И я совсем не дикий вепрь. Я — Змей! Изворотливый, хитрый, опасный… — недо-дракон выдохнул, понимая, что его опять куда-то понесло. — Наверное, опасный… Ага…
