— Нет, Кайли, — максимально буднично говорит он, и я чувствую мужскую непреклонность в этом отказе.
— Что ты хочешь ей сказать?
Может, я все себе напридумывала, и они просто поговорят о расследовании?
Вглядываюсь в лицо Бера, и понимаю — нет, разговор будет не о работе.
— Останься и поешь, — произносит Бер, уходя от прямого вопроса, — а потом отдыхай, тебе сейчас это нужно. А мне нужно поговорить с ректором.
— Это ведь о нас, да? — мой голос дрожит, — я хочу присутствовать…
— Зачем? — меня обрывают, склоняясь еще ближе к лицу, — что ты там хочешь услышать? Уж поверь, ничего, что тебе понравиться, Глоствер не скажет!
— Ну и что? Я просто хочу там быть с тобой…
— Кайли. — Диеро устало проводит пальцами по подбородку, — я уже сказал — нет. Некоторые вещи будет лучше, если я решу сам. А потом мы вместе подумаем, что делать дальше.
Он вздыхает, чуть потягивая воздух, будто тоже принюхивается ко мне. Я вижу, как уголки губ дергаются в улыбке, но не могу понять, с чем это связано.
— Ты вернешься?
Мне действительно важно знать это. Потому что официальных поводов проведать меня у него больше нет, а те, что появились сейчас… Воспользуется ли ими мужчина?
— Ну разумеется! — кажется, Диеро даже слегка обижен этим вопросом, и я позволяю себе радоваться такой реакции.
Когда за ним захлопывается дверь, я осторожно сажусь на постель, на автомате выбирая булочку. Откусываю, смотря прямо в пространство, и не сразу слышу обеспокоенный мамин голос.
— Кайли! Да что ж такое… Вот, возьми чай.
— Ты что-то спросила? — я принимаю из ее рук чашку, и делаю медленный глоток.
— Да, я хочу знать, как так получилось, что ты и Бер… Я до сих пор не могу поверить…
Мама сыплет вопросами, и я даже пытаюсь кое-как на них отвечать, но это почти бесполезно — все мои мысли в кабинете Глоствер, где сейчас происходит самый тяжелый разговор на свете.
Попытавшись склеить беседу так и эдак, мама, вздыхая, уходит, предупреждая, что зайдет позже. Я киваю, отодвигаю поднос с завтраком, и сажусь на постели, размышляя, чем бы заняться. Усталость есть, но вот хрен я сейчас усну, разве что…
За дверью раздаются быстрые шаги, и, судя по каблукам, это не Диеро. Дверь распахивает, и в палату, с красным разъяренным лицом входит Глоствер.
— Подумать только! — она размашистым шагом подходит к постели, и замирает напротив, — даже здесь ты умудрилась обставить все наилучшим образом для себя!
— Это вы о чем? — очень стараюсь, чтобы голос не дрожал, и, кажется, у меня получается.
— О том, что ты легла не под кого-нибудь, а под Диеро!
Глава 29. Ненависть как элемент заботы
Она действительно сказала это?..
«Легла не под кого-нибудь, а под Диеро…»
Я тяжело задышала, сдерживая внутреннюю ярость. Какого?!.. Что эта жаба о себе возомнила?!
— Знаете что, — чувствую, что голос рокочет, но плевать совершенно, — а, по-моему, вас это касается не больше, чем моя беременность!
— Даже не смей, девчонка! — прерывает меня Глоствер, делая еще шаг навстречу, а я вскакиваю, выпуская из пальцев простынь, — даже не думай выступать тут, и говорить о том, о чем понятия не имеешь! Ты всегда была такой…
Она прерывается на мгновение, и тяжело дышит, глядя прямо мне в глаза. Кажется, ректора разрывает от желания высказаться, и сдерживается она из последних сил.
А я успеваю поймать какой-то непрошибаемый пофигизм, и скрещиваю руки на груди.
— Какой? — издевательски выгибая бровь, интересуюсь я.
— Беспринципной, наглой, черствой, не умеющей ценить людей вокруг себя идиоткой! — кричит в ответ Глоствер, сжимая кулаки от бессильной злости.
Вот как это работает, а? Потому что чем больше эта жаба орет, тем сильнее становится мое спокойствие. И когда она замолкает, я лишь снисходительно улыбаюсь.
— А знаете что, ректор Глоствер?
Она молчит, но смотрит с тем вопросом, который я и задала.
— Идите вы в задницу! — выплевываю с просто ощутимым на языке удовольствием, глядя прямо в эти глаза навыкате.
Мгновение — а затем старая жаба делает последний шаг между нами, и с размаху влепляет пощечину.
Я с неверием прикладываю руку к мгновенно загоревшейся щеке, а Глоствер с тем же выражением смотрит на свою руку.
— Вы… Вы… За что? — всхлипываю я, потому что все это слишком.
Слишком жестоко и неожиданно. Как бы Глоствер не унижала меня, но она никогда не смела поднимать руку… Да такое в академии к студентам вообще не допустимо!
— Кайли… — выдыхает Глоствер, но меня уже не остановить.
— Как вы могли?! Что… Что за несправедливость?! — слезы уже льются по щекам, но останавливать их я не в состоянии, — всегда, с первого дня, как я родилась, вы относитесь ко мне, будто я какой-то мусор, просто досадливое приложение к вашей сотруднице… Будто я и права не имела рождаться, и учиться тут! А я… Да, согласна, я сама не подарок… Может, где-то перегибаю палку… Но я не заслуживаю такого отношения! Я не настолько плоха, нет!
— Кайли…
— Ну давайте, скажите, Глоствер! Признайтесь хотя бы сейчас… Вы ведь ненавидите меня просто так, просто за сам факт что я посмела родиться тут… И осесть на вашей шее…
— Кайли! — восклицает ректор, и я, наконец, выдыхаюсь, — это не так! Я не ненавижу тебя… Никогда бы не смогла… Я просто хотела помочь… Уберечь тебя от ошибок твоей матери… Но не смогла.
Глоствер обхватывает свои плечи, и ее глаза стекленеют, будто ей настолько тяжело говорить об этом, что она отстраняется, уходит в себя. Но слов назад не забрать, поэтому я вцепляюсь в них, словно в нечто важное.
— О чем вы?
— Кайли, — качает головой женщина, и моя голова начинает пульсировать, — ты ведь ничего не знаешь… Но я всегда хотела детей. А мне не было дано… Ты же росла прямо на моих глазах. Я видела в тебе всегда кого-то большего, чем простую ученицу. Твоя мама была такой юной, когда пришла ко мне, одна-одинешенька, в положении… Ты думаешь, мне легко было наблюдать за тем, как ей досталось то, чего мне никогда не светит?.. И поэтому мое отношение к тебе всегда было глубже, требовательнее… Мне жаль, что я не сумела показать это по-другому. Наверно, мне и правда не нужно иметь детей. Из меня бы получилась паршивая мать…
Она чуть отводит голову в сторону, невесело хмыкая, а я просто не знаю, что сказать. Лишь пытаюсь сложить в голове все это, но, увы, не выходит.
— Чего… Чего я не знаю?
— Что? — Глоствер словно очухивается ото сна, резко поворачивая голову ко мне.
