– Нахлебались мы этих революций, – сказал он. – Теперь мы люди ученые. Потому теперь мы и сажаем бандитов и революционеров в одну яму.
В следственных органах НКВД ввели так называемые методы физического воздействия, что означало пытки. И в НКВД появилась еще одна профессия: телемеханики, то есть заплечных дел мастера.
Во время следствия арестованные враги народа попадали в руки теломехаников, которые пропускали их через методы физического воздействия, после которых они сознавались, что все они контрреволюционеры, иностранные шпионы, террористы, вредители и диверсанты.
– Но ведь это все выдумки! – возмущался отец.
– Конечно выдумки, – согласился Максим. – Мы даем списки с готовыми приговорами. И следователи больше ничего не знают. Их дело добиться формальных сознаний. В чем угодно. И любыми средствами.
– Но в чем же эти люди виноваты?
– В том, что они принадлежат к тому классу, от которого исходит 90 процентов всех зол и бед рода человеческого. В том числе почти все революционеры, шпионы, террористы, вредители и диверсанты. Просто мы не ждем, пока они это сделают, а ликвидируем их в превентивном порядке. Как класс.
– Но что это за новый класс?
– Это тот старый класс, который в свое время называли чертями, ведьмами и колдунами, – спокойно ответил доктор социальных наук. – Это просто специальные типы людей. С особыми качествами. Такие типы были, есть и будут. Даже в новом, социалистическом обществе.
Раньше максимальный срок заключения или ссылки был 10 лет. Теперь же этот максимум повысили до 25 лет. Кроме того, некоторым категориям заключенных по истечении их срока автоматически давали новые сроки, что практически означало пожизненное заключение.
– Почему набавляют сроки? – протестовал отец.
– Потому что в этих людях сидят бесы, – отвечал советник Сталина по делам нечистой силы. – Те самые, о которых писал Достоевский. Или ты не веришь Достоевскому?
– Но ведь это литература!
– Нет, нет, он знал, о чем он писал. И я знаю. Их нужно держать в лагере до 60 лет. Чтобы не наплодили новых бесенят.
От ночной работы и алкоголя у Максима появились под глазами отеки, а кожа приобрела какой-то нездоровый землисто-серый оттенок. Иногда он сидел пьяный, посеревший и бормотал:
– Эх, и какой только черт впутал меня в это грязное дело?..
В результате постоянного отравления алкоголем однажды у Максима началась дикая рвота. В течение нескольких часов его буквально выворачивало наизнанку. До крови. Потом он согнулся, как пустой мешок, и жаловался:
– Видите, до чего мне противно всем этим заниматься? До рвоты… Потому я и оглушаю себя водкой… Но это историческая необходимость… Я должен…
Младший брат насмешливо прищурился:
– А ты помнишь, Макс, как когда-то ты клянчил у Бога это самое, чтобы он сделал тебя большим и сильным?
– Ну и что?
– Не забывай, что в обмен ты предлагал укоротить твою жизнь. Смотри, а то еще окочуришься от водки.
– Мне на свою жизнь наплевать, – сказал комиссар. – Только б дотянуть до конца.
Но до конца чистки было еще далеко, и в порядке повышения квалификации Максим теперь изучал мемуары бывших руководителей царской охранки. Там стояло, что организатор ЧК Дзержинский, которого называли обнаженным мечом революции, в молодости хотел стать католическим ксендзом. А потом стал кокаинистом.
– Неужели это правда? – спросил Борис.
– Конечно, – сказал Максим. – По закону диалектического материализма о единстве и борьбе противоположностей.
– Как так?
– А так. Ведь инквизиция вербовалась только из монахов-францисканцев и доминиканцев. Потому что монахи лучше знают проблемы грешников. Потому они и лупят друг друга. Вот это и есть то самое: единство и борьба.
Согласно этому противоречивому закону марксистской диалектики, теломеханики НКВД безжалостно выколачивали из бывших революционеров дознания в контрреволюции и приговаривали:
– Мы вас научим свободу любить! За что боролись – на то и напоролись!
Начитавшись жандармских мемуаров, Максим сидел и укоризненно бормотал:
– Эх, не умели они работать… Вот если б у царя был такой человек, как я, – и не было бы революции… Взял бы я Ленина за бороденку: «Ты думаешь, я не знаю, кто ты такой?!»
Потом красный кардинал начинал бредить, что первым делом он снял бы с Ленина штаны и устроил ему медицинское обследование. Так, словно у Ленина под штанами спрятаны хвост и копыта.
Иногда Максим говорил более или менее рационально. Но иногда он плел несусветную чушь, уверяя, что это, мол, философия и высшие материи.
Так Максим уверял, что концлагеря изобрел не кто иной, как великий гуманист Лев Толстой, который в своих философствованиях проповедовал теорию «лечения трудом». Потому-де граф Толстой надевал лапти и демонстративно ходил за сохой. А по его рецепту теперь миллионы людей лечат трудом в концлагерях.
Или Максим доказывал, что сибирские шаманы, которых он когда-то обследовал, это не простые люди, а особые. Что у них есть какая-то тайна. И что эта же тайна есть у негритянских колдунов в Африке. Потом он договорился до того, что многое вожди современного мира – как бы они там ни назывались – с научной точки зрения это то же самое, что сибирские шаманы и негритянские колдуны. У всех у них есть какая-то тайная формула власти. Но если эту формулу знать, то у сильных мира сего можно найти очень слабые места.
Тут советник Сталина многозначительно хихикал.
Как-то Максим даже признался, что он знает эликсир жизни, о котором писали средневековые алхимики. Он стал перечислять великих людей, которые жили очень долго, и уверял, что все они употребляли этот эликсир.
– Это что? – спросил Борис. – Вареные лягушки и сушеные тараканы?
– Нет, хуже.
– Что же это такое? Маринованные гадюки?
– Ху-уже.
– А ты этот эликсир пил?
– Нет, – поморщился Максим, – лучше я умру, когда мне положено.
Потом он грязно выругался. В качестве высшей мудрости в его философии нередко проскальзывали непечатные ругательства. Но он уверял, что и за этими бессмысленными ругательствами тоже скрывается какой-то тайный смысл, который знают только ведьмы и колдуны.
Вместе с чисткой по стране растекалась черная реакция. Заткнули рот левым писателям, процветавшим после революции. Наступили на горло поэтам, ищущим новых форм в искусстве. Из Третьяковской галереи повыбрасывали кубистов, конструктивистов и прочих революционеров в живописи.
Кровавая свистопляска ежовщины принимала столь абсурдные формы, что по Москве ходил такой анекдот:
НКВД арестовал педераста и обвиняет его в контрреволюции.
