Я заметила ее в первый же день — такая улыбка! И сразу захотелось познакомиться.
Хоть я наверняка знала, что не получится. Подойти к ней — куда там! Я всегда дожидалась, чтобы другие подошли ко мне сами, а никто никогда не подходил.
Таким оказался мой университет: вместо того, чтобы окунуться в универсум, очутилась в одиночестве.
Прошла неделя, и однажды взгляд ее упал на меня.
Я подумала, что она тут же и отвернется. Но нет — она не отводила глаз и внимательно меня изучала. Взглянуть на нее в ответ я не решалась, у меня задрожали поджилки, и я замерла чуть дыша.
Мука не кончалась и стала наконец невыносимой. Тогда, впервые в жизни расхрабрившись, я посмотрела ей прямо в глаза — она помахала мне рукой и засмеялась.
А секунду спустя уже болтала о чем-то с ребятами.
На следующий день она подошла ко мне и поздоровалась.
Я вежливо ответила, но больше не произнесла ни слова. Стояла и проклинала свою застенчивость.
— На вид ты младше других, — сказала она.
— Так и есть. Мне месяц назад исполнилось шестнадцать.
— Ну и мне тоже. Только три месяца назад. Но по мне не скажешь, а?
— Да уж.
Ее уверенный вид перекрывал разницу в два-три года, которая отделяла нас обеих от однокурсников.
— Как тебя зовут? — спросила она.
— Бланш. А тебя?
— Христа.
Необычное имя. Я снова замешкалась. Она заметила мое удивление и пояснила:
— В Германии это имя не такое редкое.
— Ты немка?
— Нет. Я из восточных кантонов.[1]
— Но ты говоришь по-немецки?
— Конечно.
Я посмотрела на нее с восхищением.
— Ну пока, Бланш.
И не успела я ответить, как Христа сбежала по ступенькам к самым нижним рядам аудитории. Ее уже на все лады окликали из шумной стайки студентов. Христа, сияющая, подошла к ним.
«Здорово она вписалась», — подумала я.
Это слово имело для меня огромное значение. Я сама не вписывалась никуда и никогда, а те, кому это удавалось, вызывали у меня смешанное чувство презрения и зависти.
Я всегда была одна, что, в общем, вполне бы меня устраивало, будь это по моему собственному выбору. Но это было не так. И мне страшно хотелось «вписаться», хотя бы ради того, чтобы потом с удовольствием «выписаться».
Пределом моих мечтаний стало подружиться с Христой. Но само по себе желание иметь подругу казалось невыполнимым. А уж такую, как Христа, — да нет, нечего и надеяться.
В какой-то миг я задумалась о том, почему, собственно, я жаждала именно ее дружбы. Ясного ответа я не нашла: в этой девушке было что-то особенное, но точно определить, что именно, я бы не могла.
Но вот однажды, выходя из ворот университета, я вдруг услышала, что меня окликнули по имени.
Такого не было еще ни разу, и с непривычки я перепугалась. А когда обернулась, увидела, что меня догоняет Христа. Не может быть!
— Ты куда? — спросила она, зашагав рядом со мной.
— Домой.
— А где ты живешь?
— Здесь рядом, в пяти минутах ходьбы.
— Вот бы мне так!
— А ты где живешь?
— Я ж тебе говорила: в восточных кантонах.
— Ты что, каждый день ездишь туда и обратно?
— Ну да.
— Это же далеко!
— Еще бы — два часа на поезде в один конец. Не считая автобуса. Но иначе не получается.
— Думаешь, выдержишь?
— Посмотрим.
Чтобы не ставить ее в неловкое положение, я не стала больше ни о чем спрашивать. Наверное, у нее не было денег на общежитие. Мы дошли до моего дома, и я остановилась.
— Ты живешь с родителями? — спросила она.
— Да. А ты?
— Тоже.
— В нашем возрасте это нормально, — зачем-то пробормотала я. Христа расхохоталась, как будто я сказала что-то жутко смешное. Я вспыхнула.
Я не могла понять, подруга я для нее или нет. Где тот таинственный критерий, по которому можно судить, приняли тебя в подруги или нет. У меня никогда не бывало подруг.
Вот, например, она посмеялась надо мной — что это, признак дружбы или презрения? Мне было неприятно. Потому что я-то уже дорожила ее мнением.
Иногда, в трезвую минуту, я пыталась понять почему. Каким образом то немногое, совсем немногое, что я знала о Христе, объясняло мое желание понравиться ей? Или всему причиной то незначительное обстоятельство, что она, одна-единственная, обратила на меня внимание?
Во вторник занятия у нас начинались в восемь утра. Христа пришла с синяками под глазами.
— У тебя усталый вид, — заметила я.
— Я встала в четыре часа.
— В четыре? Ты же говорила, что на дорогу уходит два часа.
— Я живу не в самом Мальмеди, а в поселке, это еще полчаса от станции. Чтобы успеть на пятичасовой поезд, мне надо встать в четыре. Да и в Брюсселе от вокзала до университета еще надо добраться.
— Но вставать в четыре часа — это же кошмар!
— Ты можешь придумать что-нибудь другое? — раздраженно спросила Христа.
Она круто развернулась и ушла. Я готова была себя убить. Надо было как-то помочь ей.
Вечером я рассказала о Христе родителям. И назвала ее, чтобы добиться, чего хочу, своей подругой.
— У тебя есть подруга? — спросила мама с плохо скрытым удивлением.
— Да. Можно она будет ночевать у нас по понедельникам? Она живет очень далеко, в каком-то поселке в восточных кантонах, и во вторник ей приходится вставать в четыре часа, чтобы к восьми быть на занятиях.
— Ну разумеется. Поставим раскладушку в твоей комнате.
Назавтра я собралась с духом и заговорила с Христой:
— Если хочешь, можешь по понедельникам ночевать у меня.
Она посмотрела на меня с радостным изумлением. Это была лучшая минута в моей жизни.
— Правда?
И надо же было мне тут же все испортить:
— Мои родители не против, — сказала я.
Христа прыснула. А я сморозила еще одну глупость — спросила:
— Ты придешь?
Все вывернулось наизнанку. Я уже не предлагала Христе услугу, а упрашивала ее.
