Трумэн, по совету не только Джозефа Дэвиса, но и Гарримана, решил, что только дружеский подход к Сталину может помочь решению вопросов. Гарри Гопкинс, которому Советы доверяли больше других представителей Запада, был отправлен в Москву для организации «новой Ялты». Будучи серьезно больным, Гопкинс принял предложение, и в результате нескольких встреч со Сталиным, в конце мая—начале июня, разногласия по составу польского правительства были урегулированы на условиях Сталина.
Проблема Польши с этих пор стала позорным фактом тайной сдачи храброго союзника, бессовестно пожертвованного на алтарь «реальполитик». «Через несколько дней, – записал Брук в своем дневнике 2 июля, – мы официально признаем Варшавское правительство и ликвидируем Лондонское. Польские вооруженные силы, таким образом, представляют собой серьезную головоломку, для решения которой министерство иностранных дел сделало очень мало, несмотря на повторяющиеся с мая призывы к решению этого вопроса». На следующий день он интересовался, «как это воспримут польские вооруженные силы». Недавно он разговаривал с генералом Андерсом, до его возращения в Польский корпус в Италии. Андерс дал ясно понять Бруку, что хотел бы пробиться с боями в Польше, если будет такая возможность.
5 июля и США, и Англия признали польское правительство, которое согласилось включить в свой состав несколько поляков-некоммунистов. Тем не менее шестнадцать человек, арестованных НКВД, должны были предстать перед судом по громкому обвинению в убийстве 200 военнослужащих Красной Армии. И чтобы умиротворить Сталина, английское правительство сделало постыдный жест, решив исключить польские войска из своего парада Победы.
16 июля, за день до начала Потсдамской конференции, впервые встретились Трумэн и Черчилль. Трумэн был сердечен, но насторожен, так как Дэвис предупредил, что Черчилль все еще хочет втянуть его в войну с Советским Союзом. В тот день Сталин прибыл в Берлин из Москвы в своем спецпоезде. Более 19 тыс. человек из состава войск НКВД были направлены Берией для охраны пути его следования, а семь полков НКВД и 900 телохранителей обеспечивали безопасность в Потсдаме. Особые меры предосторожности были приняты на территории Польши. Со станции Сталин и Жуков отправились на место своего временного проживания в бывший дом генерала Людендорфа. Все было тщательно подготовлено только что произведенным в маршалы Берией.
Позднее в этот день Трумэн получил радиограмму: «Дети благополучно родились». Испытательный взрыв атомной бомбы в пустыне недалеко от Лос-Аламоса был произведен в 5.30 утра. Черчилль, когда ему сообщили об этом, ликовал – впервые с тех пор как его вынудили признать, что об операции «Немыслимое» не может быть и речи. Фельдмаршал Брук был «совершенно ошарашен видом премьер-министра», и тем, как его «совершенно занесло» от этой новости. С точки зрения Черчилля, «теперь нет необходимости русским вступать в японскую войну. Чтобы решить вопрос, достаточно новой бомбы». Он, казалось, не понял, что американцы после всех своих просьб к Сталину вступить в войну против Японии, пообещав ему богатую поживу на Дальнем Востоке, сейчас не могут отменить приглашение.
Брук рассказывал о том, что было ближе всего сердцу премьер-министра, перефразируя его слова: «Более того, сейчас в наших руках есть нечто такое, что изменит баланс в отношении с русскими! Секрет этой бомбы и возможность ее использовать полностью изменят дипломатическое равновесие, которое было смещено после поражения Германии. Сейчас у нас есть новая ценность, которая восстановит нашу позицию, – (выдвигая вперед подбородок и хмурясь), – теперь мы можем сказать: если вы будете продолжать делать то или это, мы можем стереть Москву, затем Сталинград, затем Киев, затем Куйбышев, Харьков, Севастополь и так далее, и так далее».
Черчилль, безусловно, был настроен воинственно, что проистекало из неспособности Англии что-либо изменить в польском вопросе и в то же время из открывшихся возможностей применения нового оружия. В ходе конференции стремление Сталина расширить советское влияние во всех направлениях стало чересчур явным. Он проявил интерес к итальянским колониям в Африке и предложил союзникам сместить Франко. У Черчилля могли бы возникнуть еще более сильные страхи, если бы он услышал обмен мнениями между Авереллом Гарриманом и Сталиным во время перерыва: «Вам должно быть очень приятно, – сказал Гарриман, завязывая беседу, – находиться сейчас в Берлине после всего, что перенесла ваша страна». Советский лидер пристально взглянул на него и ответил: «Царь Александр дошел до Парижа».
И это было не совсем шутка. Задолго до фантазий Черчилля об операции «Немыслимое» на заседании Политбюро в 1944 г. было решено, как рассказывал позднее генерал Штеменко сыну Берии, отдать приказ Ставке разработать план вторжения во Францию и Италию. Наступление Красной Армии должно было сопровождаться захватом власти местными компартиями. Вдобавок Штеменко пояснил, что «была предусмотрена высадка в Норвегии, а также захват проливов (отделяющих Данию). Для реализации этих планов был предусмотрен внушительный бюджет. Предполагалось, что американцы оставят Европу, поверженную в хаос, в то время как Англия и Франция будут парализованы своими колониальными проблемами. У СССР было 400 хорошо подготовленных дивизий, готовых к тигриному прыжку. Просчитали, что вся операция займет не более месяца. Все эти планы были отброшены, когда Сталин узнал (от Берии), что у американцев есть атомная бомба и что она запущена в массовое производство». Сталин будто бы сказал Берии, что «если бы был жив Рузвельт, нам бы это удалось». Возможно, это и было основной причиной, по которой Сталин считал, что Рузвельт был тайно убит.
Черчилль не получил существенной поддержки от Трумэна. Новый президент был очарован и напуган советским диктатором-манипулятором, который в ответ испытывал к нему только презрение. Момент самых близких отношений премьер-министра с Трумэном наступил, когда они обсуждали, как президент скажет Сталину об атомной бомбе. Но Сталин уже дважды обсудил с Берией, как реагировать на сообщение этой новости. 17 июля Берия представил ему подробности успешного испытания, полученные от его разведчиков в проекте «Манхэттен». И, когда Трумэн доверительным тоном сказал Сталину о бомбе, Сталин едва отреагировал. Сразу после этого он немедленно вызвал Молотова и Берию и, «посмеиваясь», описал сцену. «Черчилль стоял возле двери и сверлил меня глазами, а Трумэн в своей лицемерной манере рассказывал безразличным тоном о случившемся». Они еще больше развеселились, когда прослушали запись с микрофонов НКВД: Черчилль спросил Трумэна, как советский лидер воспринял новость, а Трумэн ответил, что «Сталин, очевидно, ничего не понял».
26 июля пленарная сессия в Потсдаме была отложена. За день до этого Черчилль вернулся в Лондон с Энтони Иденом и Клементом Эттли на объявление результатов выборов. Отбывая, Черчилль оказался в странном положении: Сталин уверял его, что он должен был победить социалистов.
Премьер-министр получал предупреждения, что все может пойти и не в его пользу в основном из-за голосования в вооруженных силах, которые хотели расстаться с прошлым: как с суровыми тридцатыми, так и собственно с годами войны. За несколько недель до этого, на одном из обедов в Лондоне, когда Черчилль говорил об избирательной кампании, вернувшийся из Бирмы генерал Слим сказал ему: «Но, господин премьер-министр, я знаю одно: моя армия за вас не проголосует».
