— Сопереживать? — удивился Грегори. — А мне способность сопереживать всегда виделась большим недостатком! Не поверишь, как это усложняло мою жизнь.
Ведь прежде чем высказать свое мнение, я каждый раз долго колебался, боясь ранить чьи-то чувства.
— Так вот почему с возрастом ты становился все молчаливее, — задумчиво произнесла Гвен.
— Разве такая сильная эмпатия не слабость? — перешел в наступление Грегори. — Разве моя способность чувствовать боль других не выходит далеко за рамки здравого смысла?
— Сочувствие надо, конечно же, умерять разумом, — медленно сказала Гвен, — но мне бы очень не хотелось считать заботу о других слабостью.
— Он всегда был самым нежным и заботливым из нас четверых, — признала Корделия.
— Но по мере взросления научился скрывать эти качества. Не так ли, сын мой, — истолковала Гвен, — Они что, делали тебя жертвой мелкой жестокости других людей?
Грегори покраснел и отвел взгляд. Так же, как и Корделия, хотя та выглядела виноватой.
— Стыдно играть на доброте других, — сурово произнесла Гвен, глядя на дочь. — И теперь, как я понимаю, ты опасаешься, что эта Финистер будет поступать аналогичным образом?
— Это уже случилось, мама, — сказала Корделия. — Ведь расставляя ловушку для Грегори, она эксплуатировала именно его потребность помогать другим.
— Ты хочешь сказать: Финистер использовала склонность твоего брата искать и отыскивать в людях какие-то скрытые добродетели, которых там, может быть, и нет?
— Да есть они, мама, — взорвался Грегори. — Нет нужды копаться в ее детских воспоминаниях, чтоб понять: Финистер — чистый и хороший человек, лишь по несчастью превращенный воспитанием в убийцу и предательницу!
— Вот и ответ, мама, — тихо проговорила Корделия.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Гвен заговорила низким и дрожащим голосом:
— Но это же подлость — воспользоваться влюбленностью человека, чтоб напасть на него!
— Ее так учили, мама, — упрямо возразил Грегори. — Злобная оболочка, которую ты видишь, является результатом воспитания, но, поверь, под ней — большие запасы нежности и чистоты.
Юноша вдруг прервался, переводя взгляд с матери на сестру.
— В чем дело? Что вас так поразило?
— Чистота твоей любви к ней, — ответила Гвен. — Если раньше казалось, будто эта змея обманом влюбила тебя в себя, то теперь мне ясно: ты полюбил потому, что разглядел в ней нежного ребенка, заколдованного и изувеченного силами зла.
— По крайней мере, это не та слепая любовь, которую я подозревала прежде, — согласилась Корделия.
Гвен стряхнула с себя задумчивость и проговорила:
— Ну что ж, раз твоя любовь прозревает истину, я постараюсь употребить всю свою мудрость и мастерство, чтоб вызволить из скорлупы это нежное и сладостное дитя. Если оно еще не погибло.
— Нет, нет, мама! — воскликнул Грегори. — Оно еще там, внутри, и живо! Я знаю это наверняка, потому что чувствую!
— Так как же, сын? — спросила Гвен с грустной улыбкой. — Любишь ли ты то незримое дитя или женщину, которая из него выросла?
Юноша задумался, прислушиваясь к чему-то внутри себя.
— Ни то, ни другое, — проговорил он. — Я люблю женщину, в которую могло превратиться это дитя, и, возможно, еще превратится. Гипотетическую женщину.
— Что ж, посмотрим, удастся ли превратить ее в настоящую, реальную женщину, — сказала Гвен. — Мне надо обдумать свои возможности в отношении человеческого сердца и мозга. Я пойду, а ты следуй указаниям твоего брата, пусть даже малоприятным. Когда он отпустит тебя передохнуть, займись нашей подопечной.
Окунись в ее спящее сознание, познай все ее нужды, все мыслимые наслаждения и тайные страхи. Ты должен уметь удовлетворять первые и избегать вторых.
— Да, мама, — кивнул Грегори, глядя на нее во все глаза (огромные глаза).
— Тебе также не мешало бы научиться игре и веселью, — неумолимо продолжала Гвен. — Я знаю — это не твой стиль, но, поверь, немногие женщины польстятся на мужчину, который ничего не смыслит в игре.
Затем она обернулась к дочери.
— Не давай ему покоя, Корделия, тереби и поддразнивай, пока он не прочувствует игру и не научится получать от нее удовольствие!
— Я постараюсь, мама, — в глазах девушки было сомнение. — Хотя, видит Бог, я достаточно билась над этим в детстве, а он всегда принимал мои попытки за жестокость.
— Теперь я научусь, — заверил ее Грегори.
— Неплохо время от времени устраивать соревнования в остроумии, — посоветовала мать.
Она снова повернулась к юноше.
— Надеюсь, что уж здесь-то ты сумеешь оценить прелесть игры. А затем закрепим успех и распространим его на прочие игры.
— Я сделаю все, что возможно для достижения этого, — пообещал Грегори, однако выглядел он не очень уверенно.
— Тебе необходимо еще кое-чему научиться, — добавила Гвендолен. — Но этим Джеффри поделится с тобой, непосредственно из мозга в мозг.
При одной мысли об этом Грегори заметно покраснел.
— Не сомневаюсь: во время урока он будет красен, как свекла, — усмехнулась Корделия.
Грегори, было, повернулся к ней, с напряженным лицом, но, заметив лукавую улыбку матери, расслабился.
— А, я понял, это то самое поддразнивание, о котором вы говорили. Ну, что ж, если надо научиться заниматься любовью, я сделаю это, пусть даже не с красным, а с пурпуровым лицом.
— Ну, хоть так, — вздохнула Гвен, — хотя я предпочла бы видеть восторг и удивление.
Грегори нерешительно посмотрел на мать и отвел взгляд.
— Мама, ты действительно веришь, что я смогу постигнуть все это? — спросил он.
— Грегори, вспомни наш разговор о твоей способности учиться. Ты помнишь мои слова?
— Конечно, ты говорила: я смогу научиться всему, чему захочу. Кажется, я понимаю, — слабо улыбнулся юноша. — Ты имеешь в виду, что такое время, наконец-таки, наступило?
— Именно, — ответила Гвен. — И я повторю еще раз: для тебя нет ничего невозможного, было бы желание.
Просто прежде ты не видел смысла во всем этом.
Грегори нахмурился, что-то смущало его.
— Хотел бы я знать, что мне предстоит, — пожаловался он. — Обучаться искусству любви или переделывать себя в угоду дамским капризам?
Повисла тягостная пауза. Корделия озабоченно молчала, подыскивая слова. Она собиралась уже открыть рот, но в этот момент заговорила Гвен:
— Сейчас ты открываешь в себе новые способности, сын мой. И, соответственно, интерес к вещам, которые раньше тебя никогда не занимали. Да и не заинтересовали, скорее всего, если бы не эта Финистер.
