Конвоиры ведут меня по проходу к двери вагона, у которой на платформе ждут еще четыре солдата. Порыв холодного ветра пробирает нас до костей, и я поеживаюсь. Однажды я была близ фронта, когда мы с Метиасом выполняли наше единственное совместное задание, но то было летом в Западном Техасе. Я впервые в таком заснеженном городе.
Томас пробирается к началу нашей маленькой процессии и подает знак солдатам набросить мне на плечи пальто. Я принимаю его с благодарностью.
Толпа (человек девяносто-сто) смолкает при виде моего ярко-желтого жилета, и я, спускаясь по ступеням, чувствую их взгляды, прожигающие меня, как инфракрасные лампы. Большинство людей дрожит, они бледные и тощие, на них дырявые ботинки и драная одежда, неспособная защитить от холода. Несмотря на мороз, они все же пришли увидеть меня, и кто знает, сколько они ждали. Внезапно наваливается чувство вины за то, что я приняла пальто.
Мы доходим до конца платформы, почти до здания вокзала, когда я слышу окрик. Я поворачиваюсь, прежде чем солдаты успевают помешать мне.
— Дэй жив? — спрашивает парень.
Он старше меня, правда двадцати ему еще нет, но он такой низкорослый и худой, что его можно было бы принять за моего ровесника, если бы не лицо.
Я поднимаю голову и улыбаюсь. Солдат бьет юношу в лицо прикладом винтовки, а конвоиры хватают меня за руки и заставляют развернуться. Над толпой поднимается рев, воздух мгновенно наполняется криками. Среди недовольного ропота я слышу звонкие возгласы:
— Дэй жив! Дэй жив!
— Не останавливаться, — рявкает Томас.
Мы проходим в вестибюль — приток холодного воздуха мгновенно пресекается, когда за нами закрывают дверь.
Я ничего не сказала, но моей улыбки было достаточно. Да, Дэй жив. Патриоты наверняка оценят мои усилия по распространению этого слуха — им такое на пользу.
Мы проходим через здание к трем джипам. Когда отъезжаем от вокзала, направляясь к дугообразной автостраде, я с открытым ртом смотрю на город, мелькающий за окном. Обычно, чтобы попасть в Денвер, нужны веские основания. Без специального пропуска сюда могут приезжать только местные жители. То, что я оказалась здесь и вижу город изнутри, — явление необычное. Все укрыто белым одеялом, но сквозь снежный покров я вижу нечеткие очертания огромной темной стены, которая, словно плотина, опоясывает город, препятствуя наводнениям. Щит. Я, конечно, читала о Щите в начальной школе, но увидеть его своими глазами — совсем другое дело. Небоскребы здесь такие высокие, что вершины прячутся в тумане снежных туч, каждый террасированный уровень густо усыпан снегом, каждая сторона укреплена гигантскими металлическими опорными балками. Между зданиями то и дело мелькает Капитолийская башня. Время от времени я вижу лучи прожекторов, обшаривающие небо, и вертолеты, снующие вокруг небоскребов. Один раз над нами пролетают четыре истребителя. Я несколько секунд наблюдаю за ними (это «Жнецы» Х-92, экспериментальные самолеты, которые производятся пока только в столице, но они, видимо, прошли летные испытания, если инженеры позволяют им летать над самым центром Денвера). Столица — такой же милитаризованный город, как и Вегас, но еще более устрашающий, чем я себе представляла.
Голос Томаса возвращает меня к реальности.
— Мы везем вас в Колбурн-Холл, — говорит он с переднего пассажирского сиденья джипа. — Это обеденный зал в Кепитал-Плаза, где иногда сенаторы устраивают банкеты. Там часто бывает и Президент.
Колбурн? Из того, что мне известно, Колбурн — очень модное место встреч, а ведь изначально меня собирались поместить в денверскую тюрьму. Вероятно, Томасу поступили новые указания. Не думаю, что он прежде бывал в столице, но, как хороший солдат, он не теряет времени, глазея по сторонам. Я ловлю себя на желании увидеть Кепитал-Плаза — такая ли она громадная, как я думала?
— Там мой патруль вас оставит, вас передадут одному из патрулей коммандера Десото…
Патрулей Рейзора.
— …Президент встретит вас в королевском зале. Советую вам вести себя надлежащим образом.
— Спасибо за совет, — холодно улыбаюсь я отражению Томаса в зеркале заднего вида. — Отвешу книксен в лучшем виде.
Вообще-то, я начинаю нервничать. Меня с рождения приучали почитать Президента, и прежде я, ни минуты не колеблясь, отдала бы за него жизнь. Даже теперь, когда всплыла вся правда о Республике, я чувствую, как глубоко укорененная преданность пытается взять верх надо мной — в нее хочется закутаться, точно в знакомое теплое одеяло. Странно. Я ничего такого не чувствовала ни когда узнала о смерти Президента, ни когда слушала первую речь Андена по телевизору. Это чувство пряталось в глубине души, а вот теперь, когда от заветного разговора меня отделяет несколько часов, заявляет о себе.
Я уже не тот драгоценный гений Республики, каким была при нашей первой встрече. Как он воспримет меня?
Колбурн-Холл, королевский обеденный зал
Зал гулкий. Я сижу одна в конце длинного стола (двенадцать футов темного вишневого дерева, резные, ручной работы, ножки, декоративная золотая кромка, вероятно нанесенная тончайшей кисточкой), упираясь спиной в красную бархатную обивку стула. Далеко у противоположной стены потрескивают поленья в камине, над которым висит гигантский портрет нового Президента. По сторонам зала горят восемь золотых ламп. Повсюду солдаты столичного патруля — пятьдесят два человека стоят плечо к плечу вдоль стен, а шестеро — по стойке смирно по обе стороны от меня. На улице лютый холод, но здесь тепло, и слуги облачили меня в легкое платье и тонкие кожаные туфли. Волосы мне вымыли, высушили и расчесали, они теперь струятся до середины спины, украшенные нитями крохотных искусственных жемчужин (не меньше двух тысяч республиканских долларов за штуку). Поначалу я восхищаюсь ими, осторожно их трогаю, но потом вспоминаю бедняков на вокзале, их драную одежду и отдергиваю пальцы от волос, исполнившись к себе отвращения. Служанка нанесла светоотражающую пудру на мои веки, и теперь они посверкивают в отблесках пламени камина. Светло-кремовое платье с контрастными грозно-серыми вставками ниспадает до пола многослойными оборками. Из-за корсета трудно дышать. Платье явно дорогущее. Тысяч пятьдесят республиканских долларов? Шестьдесят?
Единственное, что кажется неуместным, — тяжелые металлические кандалы на щиколотках и запястьях, закрепленные на стуле.
Спустя полчаса в зал заходит еще один солдат (на нем характерная черно-красная форма столичной патрульной службы). Он придерживает дверь, застывает по стойке смирно и поднимает подбородок.
— В здании наш блистательный Президент, — объявляет он. — Прошу встать.
Он делает вид, будто не обращается ни к кому конкретно, но сижу в зале только я. И я отталкиваюсь от стула и поднимаюсь, звякнув кандалами.
Проходит еще пять минут. И тут, когда я уже начинаю думать, что, возможно, никто и не появится, в дверь бесшумно входит молодой человек и кивает солдатам у входа. Они салютуют ему. У меня руки в кандалах, и я не могу приветствовать Президента. Поклониться или сделать книксен я тоже не могу, а потому я просто стою и смотрю на него.
