— Республика ни о чем таком не сообщает.
— Да брось ты, — закатывает глаза Каэдэ. — Это же Республика. Зачем им сообщать? — Она показывает на маленький монитор в углу, транслирующий новостные заголовки. — Хочешь посмотреть, как выглядит Республика со стороны? Пожалуйста.
Я обращаю внимание на заголовки и тут понимаю: диктор говорит на незнакомом языке.
— Антарктический, — поясняет Каэдэ, когда я кидаю на нее вопросительный взгляд. — Мы принимаем один из их каналов. Ты читай заголовки.
На экране континент с высоты птичьего полета, на него наложен текст: АМЕРИКАНСКАЯ РЕСПУБЛИКА. За кадром женский голос, а в нижней части экрана бегущая строка, переведенный текст: «…найти новые способы коммуникации с крайне милитаризованным бандитским государством, в особенности теперь, когда передача власти новому Президенту Республики завершена. Африканский Президент Нтомби Оконджо сегодня предложил Объединенным нациям приостановить гуманитарную помощь Республике, пока не появится достаточно свидетельств подготовки мирного договора между изоляционистами и их восточным соседом…»
Изоляционисты. Милитаризованные. Бандитское. Я смотрю на эти слова. Я представлял себе Республику как совершенный образец силы, безжалостную, неудержимую военную машину. Каэдэ усмехается, видя выражение моего лица.
— Ну, Республика вдруг перестала казаться такой уж сильной? Хиленькое замкнутое государство, выпрашивающее международную помощь? Я тебе говорю, Дэй: нужно всего одно поколение для промывки мозгов, и люди будут убеждены, что реальности не существует.
Мы подходим к столу с двумя тонкими компьютерными блоками. Парень, который склонился над одним из компьютеров, мне знаком — он приветствовал Каэдэ на железнодорожных путях, сложив пальцы буквой V, тот, у которого темная кожа и светлые глаза. Каэдэ похлопывает его по плечу. Реагирует он не сразу. Допечатывает несколько строк текста, потом, подпрыгнув, садится на стол. Я ловлю себя на том, что восхищаюсь его грацией. Наверняка неуловимый. Он складывает руки на груди и терпеливо ждет, когда Каэдэ его представит.
— Дэй, познакомься — Паскао, — говорит она мне. — Он неоспоримый лидер наших неуловимых — очень, мягко говоря, хотел с тобой познакомиться.
Паскао протягивает руку, его бледные глаза впиваются в мои. Он улыбается во весь свой белозубый рот.
— Рад познакомиться, — говорит он возбужденной скороговоркой; на его щеках появляется румянец, когда я улыбаюсь в ответ. — Достаточно сказать, что мы все немало наслышаны о тебе. Я самый большой твой поклонник. Прям фанат.
Кажется, прежде никто не восхищался мной так открыто, разве что один парнишка из сектора Блуридж.
— Рад познакомиться с еще одним неуловимым, — отвечаю я, пожимая ему руку. — Мне наверняка найдется, чему у тебя поучиться.
Видя мое смущение, он выдает сатанинскую усмешку:
— Ой, тебе понравится каша, которую мы заварим. Можешь мне поверить: ты не пожалеешь, что к нам присоединился. Мы откроем новую эпоху в истории Америки. Республика даже не узнает, откуда ей нанесли удар.
Он возбужденно жестикулирует: сначала широко раскидывает руки, а потом будто бы развязывает узлы в воздухе.
— Наши хакеры последние несколько недель потихоньку перекоммутируют систему в денверской Капитолийской башне. Достаточно подсоединить проводок к громкоговорителю — и пожалуйста, мы ведем передачу на всю Республику. — Он хлопает в ладоши и щелкает пальцами. — Тебя услышат все. Похоже на революцию?
По мне, так это больше похоже на усложненный вариант моих действий в то время, когда я впервые столкнулся с Джун. Пытаясь добыть лекарство для Идена, я перекоммутировал громкоговорители на крыше дома. Но чтобы вещать на всю Республику?
— Да, будет забавно, — говорю я. — И что думаете транслировать?
Паскао смотрит на меня, удивленно мигая.
— Убийство Президента, конечно.
Паскао стреляет глазами в Каэдэ, та кивает, после чего он вытаскивает из кармана небольшой прямоугольный прибор.
— Мы будем снимать все до последней детали с того самого момента, как вытащим Президента из машины и немного постреляем в него. Наши хакеры будут наготове в Капитолийской башне с уже настроенными для трансляции экранами. Мы сообщим о победе всей Республике. Посмотрим, как они смогут нам помешать.
План настолько жесток, что у меня мурашки бегут по коже. Я вспоминаю, как снимали и транслировали на всю страну смерть Джона — мою смерть.
Паскао наклоняется ко мне, прикладывает руку к моему уху и шепчет:
— Но это даже не самое сладкое, Дэй. — Он отстраняется, и я снова вижу его зубастую улыбку во весь рот. — Хочешь знать, что на десерт?
Я напрягаюсь:
— Ну?
Паскао довольно складывает руки на груди:
— Рейзор считает, что Президента должен застрелить ты.
Джун
Денвер, штат Колорадо. 19:37. 24 градуса по Фаренгейту
Я приезжаю в столицу поездом (станция 42В) в самый разгар снежной бури; на платформе собралась целая толпа — люди хотят меня увидеть. Состав тормозит, и я смотрю на них сквозь тронутое морозом стекло. Хотя за окном холодища, народ собрался за временным металлическим ограждением — толкают друг друга, пихаются, словно приехала Линкольн или какая другая знаменитая певичка. Не менее двух столичных военных патрулей сдерживают толпу. До меня доносятся приглушенные крики:
— Назад! Всем зайти за ограждение. За ограждение! Если у кого окажется камера, он будет арестован на месте.
Странно. Большинство гражданских здесь вроде бы бедные. Из-за того что помогла Дэю, я теперь пользуюсь хорошей репутацией в трущобных секторах. Я перебираю проволочки на колечке из скрепок. Уже выработалась привычка.
Томас подходит к моему отсеку, наклоняется над полкой и говорит солдатам, сидящим рядом со мной:
— Ведите ее к дверям. Быстро.
Он стреляет в меня глазами, оглядывает мое одеяние (желтый тюремный жилет, тонкую белую рубашку). Ведет себя так, будто и не было никакого разговора в камере для допросов накануне вечером. Я сосредоточенно смотрю на свои колени. От одного вида Томаса меня начинает тошнить.
— Ей там будет холодно. Достаньте какое-нибудь пальто, — говорит он своим людям.
Солдаты держат меня под прицелом винтовок (модель ХМ-2500, дальнобойность — 700 м, самонаводящиеся пули, пробивают две бетонные плиты), поднимают на ноги. В пути я так внимательно разглядывала двух солдат сопровождения, что их нервы сейчас должны быть напряжены до предела.
Мои ручные кандалы лязгают. Если в меня выстрелят из такой винтовки, то я, скорее всего, умру от потери крови, куда бы ни попала пуля. Они, вероятно, думают, что я соображаю, как бы выхватить винтовку, когда они отвлекутся. Дурацкое предположение, потому что в кандалах я бы толком и выстрелить не сумела.
