«Дело», действие второе, явление VI Да, дело Кобылина действительно было игралищем судьбы — но и коварных игроков. Ход игры переменился быстро и неожиданно.
Тринадцатого ноября 1851 года, через несколько дней после того, как дело с резолюцией Закревского поступило в Сенат, дворовые люди Сухово- Кобылина, год назад сознавшиеся в преступлении, один за другим отреклись от своих показаний.
В течение года они несколько раз подтверждали свои признания в убийстве Деманш в различных официальных инстанциях высокого ранга: в Московском надворном суде, в Московской уголовной палате, в городской полицейской части. При этом они каждый раз добавляли, что во время следствия по отношению к ним «пристрастия и истязаний не было». Впрочем, это была обычная в таких случаях формула, которой можно было не придавать (при необходимости) никакого значения, но можно было, напротив, придать (при необходимости) решающее значение.
«Рукоприкладство» подсудимых (так назывался собственноручно подписанный документ — в данном случае кассационная жалоба) тут же поступило в Сенат и было зачитано на специальном заседании.
«Вследствие бесчеловечных истязаний частного пристава Стерлигова, — повествовал Ефим Егоров, — я дал вынужденное показание, что преступление совершено мною. Серпуховской частный пристав Стерлигов допрашивал меня самым варварским и бесчеловечным образом; истязания, которые совершались надо мною, были следующие: крутили мне самой тоненькой бечевкой руки столь крепко назад, что локти заходили один на другой, и таким образом я оставался связанным от двух часов пополудни до первого часа пополуночи. Связанного таким образом вешали на вбитый в стене крюк, так, что я оставался на весу по нескольку часов. Не давали мне пить целые сутки, кормя меня одной селедкой, и вдобавок, когда я находился связанным в висячем положении, г. Стерлигов собственноручно наносил мне чубучем сильные удары по ногам, по рукам и голове. Сознавая свою невиновность, я, сколько в силах был, переносил с терпением муки; но когда совершенно ослабел, то решился принять на себя то ужасное преступление, дабы избавиться от бесчеловеческих истязаний, в чем и дал показание г. Стерлигову. Для того чтобы склонить меня к скорейшему сознанию при таких ужасных муках, г. пристав мне показал собственноручное письмо моего господина, в котором он просил меня сознаться, приняв всё на себя, за что обещано мне было награждение 1500 рублей серебром, свобода моим родственникам и ходатайство об облегчении моей участи. Вот почему произошло это вынужденное признание при всей моей невинности.
Не имея более ничего прибавить к своему оправданию, я умоляю высокоименитых судей обратить свое милостивое внимание на все изложенные в сем рукоприкладстве доводы и облегчить сколь можно мои страдания в присуждении наказания за преступление, тайна коего известна одному Всевышнему Творцу, от которого не скрыто, что я жертва случая».
В «рукоприкладстве» Козмина об истязаниях не было речи, но говорилось следующее:
«1850 года ноября 15 был я обольщен господином частным приставом Хотинским, который мне показывал собственноручное письмо господина моего, Сухово-Кобылина; в одном письме он писал, чтобы я принял на себя участие в убийстве Деманш, за что обещал мне вечную свободу и отпускную со всем моим семейством, сверх того денег 1050 рублей ассигнациями, и притом писал мне, что скоро будет манифест».
В конце «рукоприкладства» с точностью до последнего слова повторялось обращение Егорова: «Не имея более ничего… жертва случая».
Аграфена Кашкина в своем «рукоприкладстве» настаивала, что она не видела Симон-Деманш после того, как та ушла из дома в десятом часу вечера. «Что же показано было мною при следствии, что она убита Егоровым и Козминым в спальне, — сообщала горничная, — то я сознаюсь как перед Богом, велел мне так говорить барин Александр Васильевич. 8 числа ноября того года, придя к нам утром, он обещал награду и защиту». И следом та же формула: «Не имея более ничего… жертва случая». Идентичной формулой заканчивалось «рукоприкладство» Пелагеи Алексеевой, которую барин, обещая ей награду, «научил, как показывать следствию».
В конце ноября по предписанию Сената был арестован в Москве частный пристав Стерлигов. На 18 декабря 1852 года было назначено слушание дела в Петербурге, в первом отделении шестого департамента Правительствующего сената. Арест Сухово-Кобылина было решено отложить до окончательного решения дела на этом заседании.
ГЛАВА ПЯТАЯ Доброта может иметь место в личных пожертвованиях, но не в действиях власти, принадлежащей месту, а не лицу.
«Записки» сенатора К. Н. Лебедева В ноябре 1852 года Александр Васильевич, нарушив условия подписки, выехал из Москвы в Петербург. Он ехал на встречу с обер-прокурором Кастором Никифоровичем Лебедевым, з руках которого теперь находилось его дело — его судьба, свобода и честь. Он уже кое-что разузнал о Лебедеве. Он узнал, что именно он, Лебедев, красноречивейший из прокуроров, человек весьма представительный, с великолепно расчесанными бакенбардами и хорошо поставленным голосом, готовит заключение для Сената и что всё зависит от того, какое направление он даст делу в этом своем заключении на заседании 18 декабря. Узнал он также и то, что к Кастору Никифоровичу «с пустыми руками не ездят». И потому, отправляясь в дорогу, он запасся билетом Опекунского совета в десять тысяч рублей серебром — билетом, которому суждено было расстроить органы пищеварения обер-прокурора…
