Ах вы, вишенки, черешенки,Ах вы, выжиги и грешники,Ах вы, ягодки-смеягодки…
Михалыч выключил.
Пусть где-нибудь в другом месте поет, а не в его машине. Это был Лёник, Ленин брат, которого Михалыч когда-то уважал, песни его еще переписывал. Потом Михалычу пришлось серьезно поговорить с ним и спустить с лестницы. Снова помирились, но слушать его песенки уже не тянуло.
Чтобы нормализовать мысли, Михалыч стал вспоминать свой аквариум.
Аквариум завелся у него случайно. Он был старый, не цельностеклянный, а с каркасом, крашеным зеленой краской. Остался он от тещи, когда после похорон они разгребали ее хату и готовили к продаже. Аквариум был сухим, только на дне галька с песком, остальное было забито старой обувью и сумками. Все это выбросили, а с аквариумом Михалыч не стал торопиться, вещь все-таки. Лена сказала, что его когда-то купили для Лёника, но Лёнику он надоел и рыбки подохли. Михалыч еще раз оглядел конструкцию, пощелкал в стекло и забрал себе.
Дома первым делом отмыл, наполнил для проверки водой и накидал ракушек из Турции. Аквариум тут же напустил на подоконник лужу. Подоконник Михалыч вытер, вытер пол, отжал тряпку и стал разбираться, в чем дело. Выяснил, что потрескалась замазка, на которой сидели стекла. Цемента дома не нашлось, и он обошелся Катюхиным пластилином. Сама Катюха первый вечер вертелась вокруг аквариума, но еще до покупки рыбок к нему остыла. А когда заплавали рыбки и Михалыч стал возиться с ними, то и ревнивые нотки появились. Катюха быстро вычислила в рыбках своих конкурентов и повела с ними нешуточную детскую войну. То в аквариум козюльки из носа набросает, то воду туда выльет из-под акварели. Самих рыбок, правда, не трогала: боялась Лены. Наказывала Катюху в основном Лена, у Михалыча не получалось – мешала любовь. Зато Лена кошмарила Катюху по полной, та только визжала на разные лады. Михалыч в эти «педсоветы» не совался, чтобы тоже не получить свою порцию. Уходил к рыбам.
Михалыч следил за чистотой воды, соскребал бритвочкой со стекол зеленую слизь. Из рыбок больше любил гуппи за их особенность как общительных и хорошо ладящих с соседними рыбами. Перед аквариумом мог сидеть час и два, как перед теликом. Забывал и про Лену, и про ужин, и про все. Ему казалось, что он понимает мысли каждой рыбы. Он как бы уменьшался и оказывался внутри аквариума, и за толстым стеклом, среди рыб, ему делалось спокойно. Он плавал среди рыб, поглаживая их золотистые бока, и они щекотали его лицо и грудь своими хвостами…
Из ниоткуда выскочил патруль и прижал Михалыча к обочине. Шины глухо вошли в сугроб. Михалыч нащупал документы и вылез.
Лицо сразу стянуло ветром, полез в глаза снег. Двое в полицейской форме глядели на Михалыча и улыбались. Михалыч вообще настороженно относился к улыбкам, а к полицейским особенно. Ничего хорошего их улыбки не приносили.
– Куда путь держим? – спросили патрульные.
– В Бездну.
– Документы?
Михалыч показал.
– Колыхаев Геннадий Михайлович… А в Бездну где?
– Вот.
Глянули в машину:
– Мать?
Михалыч кивнул.
– Почему не пристегнута? И руки на свободе.
– В смысле? – напрягся Михалыч.
– В смысле – наручники. – Один показал на запястье. – Мера против побега.
– Профилактическая, – добавил другой.
– Сходи принеси. – Первый мотнул второму в сторону патрульного «фордака».
Тот собрался идти.
– Какой еще побег?.. – закипел Михалыч. – Какие наручники?..
– Удобные, сейчас продемонстрируем. Ей в них хорошо будет.
Второй вернулся, покручивая наручниками.
Михалыч втянул в себя воздух.
– Я что, – выдохнул паром, – родную мать, как преступницу, повезу? У вас самих мать есть?
– Есть. И мать, и семья. Сидим без премии. Пять побегов за месяц.
– Моя никуда не убежит, отвечаю.
– Все отвечают… – хмыкнул первый. – А как в Бездне ломать начнет… Пять побегов.
Ветер подул сильнее, Михалыч наклонил голову:
– Куда тут бежать?..
– Никуда. Все равно бегут. – Обернулся ко второму: – Сходи, ветер убавь немного.
– Не получается же, говорю… Тумблер заело.
– Сильнее крутить надо!
Второй снова ушел.
– Заело, в натуре, – вернулся. – Точно, этот вредить начал.
– Умельца одного ищем, – пояснил первый. – Повадился тут один в наши леса.
Михалыч стоял, разглядывая нашивки патрульных. На них была лисья голова.
– Вы кто?
– Мы-то? Колины люди, – сказали патрульные.
Михалыч сунул наручники в карман и сел за руль.
«Фордак» Колиных людей пыхнул маячками и исчез сзади в снегу.
– Ну, что? – спросила мать.
– Колины люди, – сказал Михалыч.
– Надо ж, не узнала.
Михалыч удивленно мотнул головой, но промолчал.
– В милицию превратились, – продолжала мать, – времена какие… Ты им чего дал?
– Чего? Денег.
– Не надо было денег. Им они все равно ни к чему. В землю спрячут и тут же забудут. Лучше бы меня позвал, я б им сказку рассказала, за так бы отпустили.
Михалыч покрутил головой, разминая шею:
– За сказку?
Мать, кажется, кивнула.
– А что ты нам в детстве не рассказывала? – спросил, помолчав.
– Сказки?
– Ну.
– Пыталась. Василию рассказывала. И Сергею пыталась. И тебе еще немного… А вы сами меня затыкали. Начну рассказывать, а Василий, он уже тогда болел, так он мне сразу выдавал. Ты, говорит, мама, не такие сказки рассказываешь, надо как в книге или как в мультяшке. А я ему: сынок, это в книге сказки все выдуманные, а у нас в деревне настоящие сказки были. Их старики рассказывали, а они много чего своими глазами видали. А молодежь их слушала и не перебивала, как сейчас везде.
«Как разговорилась…» – думал Михалыч. Он обогрелся после разговора с Колиными людьми, начало клонить в сон.
– И какую бы ты сказку им рассказала?
– Какую? Да хоть про Колобка.
Михалыч усмехнулся. Мать почувствовала и обиделась:
– Посмейся, тебе бы только деньгами туда-сюда сорить. А в настоящем Колобке все по-другому было.
– И как?
– Никак.
– Ну, скажи.
– Сказала уже. Вы все умные, все меня в четыре рта затыкали всегда. Всю жизнь перед вами промолчала, и еще помолчу, немного осталось.
