Представленный полковнику Дагаеву, я ознакомился со своими обязанностями и приступил к их исполнению. Я должен был в течение двух смен работы находиться в типографии и наблюдать за набором мобилизационных документов, вернее ведомостей из мобилизационного расписания, смотреть, чтобы без меня не набирали шрифт, не уносили куда-либо подлинник, держать три корректуры, выдавать по счету листы бумаги для оттиска корректур и на ночь в особою, охраняемую часовым комнату относить набор в находящийся там сейф, прятать выданные мне документы. Конечно, никому не говорить, какая работа мною ведется.
До 27 января 1904 года, приходя домой лишь переночевать, я просидел в типографии и аккуратно выполнил порученное мне дело. За это время завязались знакомства в штабном мире.
В роте меня временно замещал штабс-капитан Малиновский. Он не нарушал методики обучения и воспитания, которой я придерживался. Все было в порядке. Вместо Ржепецкого прибыл полковник Бердяев, назначенный командиром батальона. Высокого роста, крепкого сложения, с большой седой бородой, с ясными голубыми глазами, он производил приятное впечатление. Прослужив до ротного командира в 129-м пехотном Бессарабском полку, Бердяев последнее время был воспитателем в Киевском кадетском корпусе. Так как продвижение по службе в кадетских корпусах шло быстрее, то к 45 годам он уже получил чин полковника и принял наш 1-й стрелковый Туркестанский батальон.
«Туркестанцы» недоверчиво относились к назначаемым из Европейской России офицерам, не считали их «своими». Но своим тактом, спокойным и выдержанным характером, а главное, доброжелательным отношением к офицерам и солдатам Бердяев разбил лед недоверия, окружавший его, и заслужил полный и безоговорочный авторитет в батальоне.
Скромный в личной жизни, Бердяев был хорошим семьянином. Его жена, уже пожилая и седая женщина, носившая длинную косу, далеко не походила на обычных офицерских жен и держалась далеко не так, как иные «матери командирские», пытавшиеся командовать частями вместе со своими мужьями. У Бердяева было два сына и дочь. Старший сын, студент Киевского политехникума, жил дома ввиду начавшихся в политехникуме волнений. Впоследствии он совсем бросил политехникум и поступил в Петербургскую консерваторию по дирижерскому классу. Окончив ее, учился за границей у известного дирижера Артура Никиша, и после Октябрьской революции я не раз видел в Ленинграде, Москве и Киеве его имя на афишах, сообщавших о симфонических концертах.
Большим бременем для батальона было несение общегарнизонных караулов. Старик Драгомиров проповедовал, что в мирное время караульная служба является действительной поверкой подготовленности солдата, заставляя его быть и бдительным, и в то же время давая ему, как человеку, в известных случаях возможность пустить в дело оружие.
Ротные командиры назначались дежурными по караулам, а старшие штабс-капитаны помощниками их, которые по уставу назывались рундами. Не менее двух раз в сутки дежурный по караулам и рунд должны были проверить караул и расписаться в постовой ведомости. Такой объезд караулов занимал каждый раз не менее 2–3 часов с обходом и поверкой некоторых постов. Общий развод караулов производился в казарменном расположении батальона в 9 часов утра, затем караулы самостоятельно следовали для смены в свои караулы.
В главном карауле находился всегда при караульном помещении, кроме караульного офицера, дежурный по караулам или рунд. Спать, конечно, караульному начальнику не полагалось, поэтому обыкновенно на ночь он брал с собой какой-нибудь приключенческий роман.
На главной гауптвахте помещались арестованные офицеры и солдаты. За некоторыми из них устанавливался особый надзор во избежание их побега. Помню, один саперный офицер отбывал наказание по суду два года в крепости за «американскую дуэль», то есть за дуэль из револьверов без секундантов. Он убил своего противника. Из солдат был один под судом за убийство жены офицера и двух ребят. Впоследствии он был осужден на бессрочную каторгу. Побеги с главной гауптвахты случались, поэтому караул этот был не из приятных.
Дежурство по госпиталю заключалось в наблюдении за порядком в палатах. Особенно неприятно оно было в офицерской палате, где зачастую велась игра в карты. Нелегко было обходить отделение душевнобольных, причем нужно было снимать с себя оружие. Помню, сидел один артиллерийский капитан, который всё что-то писал. Когда я обратился к нему с вопросом, что он пишет, капитан удивленно посмотрел на меня и спросил: «Разве вы не знаете, что я негус, абиссинец и сейчас пишу рескрипт о награждении одного губернатора за хорошую службу сотней ишачьих хвостов». Я извинился, что оторвал его от работы и… поспешно отошел, опасаясь как бы он не написал фирман: отрубить мне голову.
Ташкент в 1903 году насчитывал до 40 тысяч жителей в новом городе и более 15 тысяч человек в старом районе города. Он являлся главным центром всего Туркестанского края вместе с Закаспийской и Семиреченской областями. Здесь жил генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского военного округа. При мне таковым был старый туркестанец — генерал от кавалерии Иванов, «маленький царек» Туркестана. В Ташкенте же размещался штаб 1-го Туркестанского корпуса, командиром которого был генерал Топорнин.
«Новый» город населял всевозможный чиновный люд. Для нужд офицеров был магазин военно-экономического общества с обмундировальной мастерской. В частях также имелись свои маленькие мастерские для пошивки офицерского обмундирования.
Небезынтересно остановиться на бюджете молодого офицера, его расходах. Беру свой бюджет. Получал я в месяц 67 рублей жалованья и 9 рублей квартирных. Всего, следовательно, в месяц 76 рублей, не считая мелких денег по 30 копеек в сутки за караулы. Летом полагались лагерные по 30 копеек в сутки.
Расходы были таковы: квартира — 15 рублей, обед и ужин — 12 рублей, чай, сахар, табак, стирка белья — 10 рублей, на обмундирование — 10 рублей, вычеты в батальон — 10–15 рублей, жалованье денщику — 3 рубля, а всего 60–65 рублей. На карманные расходы, т. е. на все развлечения, оставалось 11–16 рублей в месяц, т. е. почти столько, сколько я тратил юнкером на свои побочные нужды. Если прибавить летние лагерные деньги, то карманный бюджет составлял 20 рублей. Меньше 10 рублей в месяц на обмундирование ассигновать не удавалось, и то шили в рассрочку. Таким образом, особо кутить не приходилось.
Гораздо тяжелее было жить женатым, но в этом отношении офицера охранял закон, не позволявший жениться до 23 лет и требовавший взноса особых денег в казначейство — так называемого реверса, проценты с которого потом выдавались офицеру. Реверс для женитьбы на дочери офицера составлял 2500 рублей, а на прочих — 500 рублей. Правда, закон этот разными путями иногда обходили, но тогда женатому подпоручику или поручику приходилось вообще сильно урезывать свои аппетиты.
Я уже говорил, как много строевых солдат отвлекалось на выполнение обязанностей денщиков. До поступления в академию у меня было два денщика: Черкашин, рязанец, а через два года, после увольнения его в запас, — поляк Новачек. Получая от меня небольшое жалованье, денщик пользовался и моим столом, а батальон выдавал ему деньги за сухой паек. Это были честные, хорошие люди, трезвые, ни в чем дурном упрекнуть их не могу.
