Через месяц после моего прибытия в 3-ю роту, где я был назначен обучать молодых солдат, у меня вышло столкновение с фельдфебелем роты Серым, который отменил мое приказание. Унтер-офицеры, обучавшие молодых, проходили с ними ружейные приемы по разделениям. Прихожу раз на занятия и вижу, что солдаты делают приемы не по уставу. Спрашиваю унтер-офицера, почему так делается. Отвечает: «Так приказал фельдфебель». — «Позвать фельдфебеля Серого». Тот явился, и между нами произошел такой разговор: «Фельдфебель Серый, возьми строевой устав и прочти, как делается прием на караул!» Серый прочитал. «Понял ты или нет?» — спрашиваю. «Понял, — отвечает Серый, — только у нас иначе делается». — «Так вот, фельдфебель Серый, запомни раз и навсегда, что нужно делать так, как написано в уставе, а кунштюки с винтовкой я и сам умею делать! Дай сюда винтовку, — сказал я и заставил Серого командовать мне, а сам проделал прием, как он описан в уставе. — Ну а теперь смотри, как можно делать этот прием и иначе». Я от ноги подбросил перед собой винтовку так, что она три раза перевернулась в вертикальном положении, затем быстро поймал ее у середины своей груди, закончив прием. «Видел, как можно делать? — строго спросил я фельдфебеля. — Но это не по уставу, и впредь не сметь отменять уставных требований». Посрамленный фельдфебель удалился, жаловался, наверное, ротному командиру, но больше не своевольничал.
Батальон занимал отдельный казарменный городок, расположенный на границе старого и нового города. Каждая рота размещалась в отдельном одноэтажном из местного кирпича здании и имела два больших помещения для полурот, разделявшихся коридором. По крыльям в отдельных комнатах были расположены канцелярия роты и вещевой цейхгауз. Такой же корпус имела учебная команда. Наконец, в особом здании была размещена канцелярия батальона. Склады оружия и неприкосновенных запасов имели особые помещения. Равно как в особых помещениях были расположены кухни рот, уборные, оружейная мастерская и конюшни с сараями для обоза и помещением для нестроевой команды.
Здания рот и подсобных помещений были расположены по краям большого четырехугольного плаца, на котором проводились все занятия. Особых столовых не было. Обедали в помещении рот.
Приемный покой и офицерское собрание были расположены в арендуемых поблизости от батальона зданиях. Казармы были старой постройки и неприглядными, несмотря на то что на их ремонт ежегодно тратились большие деньги. Всю казарменную обстановку — столы, табуреты, тумбочки — роты делали сами в своих плотницких мастерских. Денег на это не отпускалось, а средства изыскивались из экономических сумм рот.
Молодые солдаты, или, как тогда называли, новобранцы, прибывали в батальон командами в течение октября, и с 1 ноября с ними начинались занятия, составлявшие, так сказать, «школу молодого солдата». Она заканчивалась перед выходом в лагерь, т. е. к 15 апреля. К этому числу командир батальона проводил смотры молодых солдат в каждой роте, результаты которых объявлялись в приказе по батальону.
В 3-й роте, которой командовал капитан Федоров, кроме меня полуротным командиром был пожилой штабс-капитан Малиновский, человек симпатичный, но, что называется, себе на уме и уже подыскивавший место вне батальона. Занятиям он уделял внимания мало.
В роте капитан Федоров, как я уже сказал, поручил мне подготовку молодых солдат. В батальон нужно было приходить в 8.30, когда начинались занятия. В 12 часов дня роты шли на обед, офицеры также уходили домой обедать. С 3 часов дня и до 17.30 — снова занятия, затем все офицеры расходились по домам.
Солдаты в ротах с 6.30 вечера до 8.30 занимались изучением уставов, старослужащие — чтением или проводили время в «солдатской чайной», где пили чай или даже пиво, играли в шашки или читали книги из солдатской библиотеки. Скупа была она, подбиралась по особому, утвержденному свыше, каталогу. Выписывались специальные солдатские журналы, заполненные рассказами о боевых подвигах солдат русской армии или «патриотическими» статьями, которые должны были укрепить солдата в его верности царю и отечеству.
«Школа молодого солдата» должна была дать хорошо подготовленного за пять месяцев одиночного бойца, могущего действовать в составе взвода. Летом, в лагерный период, продолжалась, с одной стороны, одиночная подготовка в полевых условиях, а с другой — производилось сколачивание отделений, взводов и рот в бою и в сторожевой службе. Зимой занимались гимнастикой, строевой подготовкой, отрабатывались подготовительные к стрельбе упражнения, заканчивавшиеся стрельбой из учебной винтовки. Изучались уставы — внутренний, гарнизонный, строевой и полевой. Особое внимание уделялось подготовительным упражнениям к стрельбе, так как в стрелковых частях считалось шиком стрелять «сверхотлично» по оценке курса стрельб и затем ходить по пять верст в час, поэтому на маршировку обращалось также большое внимание. Быстрые и длительные марши были традицией стрелковых частей Туркестана.
Немало внимания уделялось правилам несения караульной службы: изучались уставы, проводились показные учения. Устав внутренней службы в сочетании с обязанностью солдата знать свое начальство, различать чины и т. д. составлял так называемую (на солдатском языке) «словесность». Обычно отделенный унтер-офицер садился в кружок со своим отделением на табуретах, скамейках или ящиках с собственными вещами и поучал молодых солдат премудростям «словесности». Молодые солдаты держали руки на коленях, по вызову отделенного вскакивали, ударяли себя ладонями по швам брюк и без ошибки должны были отчеканить ответ на тот или иной вопрос. Отвечали скороговоркой и даже какими-то белыми стихами. «Ну, Иванов, расскажи мне правила ухода в отпуск», — вопрошал отделенный. Иванов вскакивал и быстро отвечал: «Хочешь в город, к земляку, проси отделенного, взводного, явись дежурному по роте… В городе иди, семечки не лузгай, прохожих не трогай, мадаме дорогу давай!» Чуть Иванов запнулся, как отделенный грозно говорил: «Садись, ничего не знаешь, и когда я тебя только выучу!» Пришлось постепенно ломать эту «словесность» при явном неудовольствии унтер-офицеров и даже ротного командира.
В роты приходило много неграмотных молодых солдат даже русских, не говоря уже о солдатах других национальностей. За эти же пять месяцев нужно было выучить их читать, писать и считать. В этом я доверялся опыту своих унтер-офицеров, которые оказались гораздо лучшими педагогами, чем я. Сначала учили буквы, и вот за все пять месяцев один солдат-армянин выучил из всей азбуки одну букву, и когда ему показывали эту букву, он радостно улыбался и называл ее «фить». Дальше этого в русской грамоте он не пошел и на второй год службы был откомандирован к кому-то денщиком.
Строевая моя служба шла хорошо, но пришлось ее прервать. 5 декабря 1903 года меня вызвали к батальонному адъютанту, и от него я получил предписание отправиться в командировку в штаб округа для особых работ. 6 декабря, прибыв в распоряжение начальника мобилизационного отдела Генерального штаба полковника Зеленецкого, я узнал, что назначен присутствовать в типографии округа при печатании нового мобилизационного расписания и держать корректуру его, за исключением последней верстки, которую ведет сам генерал-квартирмейстер округа полковник Дагаев. Тут я уже попал в иной, штабной мир, совершенно мне не знакомый, притом связанный ответственностью за соблюдение правил секретности.
