Наконец, достигнув дна вырубки, мы начали медленный подъем, водитель выжал сцепление, затем выжал его снова, и, когда мы приблизились к вершине, прямо на гребне, облака разошлись в стороны, ворвалось солнце, музыка вернулась, и пассажиры, словно они были заморожены, начали воскресать к жизни. Обычно я думал, когда мы доходили до этой части поездки: позволь мне жить здесь. Когда мои колени станут выдавать свою старость, позволь мне приехать сюда, чтобы умереть. Позволь мне однажды теплой ночью исчезнуть в море. Исчезнуть без следа. Дождь собирался в лужи, автобус теперь ревел вдоль пляжа, одинокий купальщик качался на краю моря и песка. И меня осенило в эти несколько секунд, что я работал на это всю свою жизнь.
Я постучал бородатого мужчину по плечу:
— Я выпью сейчас бутылочку этого пива, если вы не возражаете.
Я вселился в отель ближе к вечеру, в тот час, когда весь остров ручьями омывал золотой дождь. Я пробыл в номере не больше нескольких минут, когда владелец, Потц, маленький алжирец с эспаньолкой и бледно-голубыми глазами, постучался и вошел. Я не видел его с тех пор, как Саймон был малышом — округлые черты, словно шарик масла. Подумав об этом, я посмотрел на часы.
Он спросил о моей семье. Я сказал: все хорошо. Спросил о делах. Он сказал, что пока не так уж и плохо. Переходя на французский, он поэтично описал ураган и пару нераскрытых убийств (австралийцы), неожиданное нашествие на пляжи отелей «все включено». Из моего окна, словно на картине, можно было видеть пляж по другую сторону городка; за ним — синие горы. Обычно я обещал себе — всякий раз, как такси везло меня в аэропорт, что когда-нибудь я должен побродить по этим горам. Городки, где земля красная и все носят солнечные очки. С вершин этих гор, я слышал, можно увидеть все до самой Кубы.
Ленивая мужская жизнь.
Я сказал:
— Потц, tu fais toujours le péché? — Я хотел сказать: ты все еще рыбачишь, но вместо этого сказал: ты все еще грешишь?
— Comment? — переспросил он. Можно было понять, что у него в городе все еще имеется любовница.
Я повторил по-английски, и мы оба посмеялись над этим.
— Да, — сказал он. — Я все еще рыбачу.
— Toujours le meme bateau?
Да, у него все еще есть лодка.
Я спросил его, не даст ли он мне взаймы сотню гренадерианских долларов, что было шуткой, поскольку я вечно заказывал в отеле выпить, не имея соответствующей валюты. Я сказал: забыл зайти в банк, и по какой-то причине — может быть, это были просто хорошие манеры — он находил это поразительным, и так год за годом. Он отсчитал несколько голубых банкнотов из толстой пачки. О Потце ходили слухи, что он держит денежки для торговцев наркотиками, держит их в укромном местечке в баре, американские сотни пачками. О, и пушку тоже. Это придавало ему особую ауру, которой он тихо наслаждался, и американские девушки, в особенности студентки колледжей, принадлежащие к среднему классу, порой отправлялись с ним в постель.
Я сказал:
— Как твой сын?
— Хорошо.
— Все еще в Париже?
— В Бордо. Медицина. — Он произнес это на французский манер.
Я сказал:
— Он теперь в медицинской школе?
— Но он так одинок во Франции. Он хочет перевестись сюда. Мы поссорились на Рождество. Здешняя медицинская школа не слишком хорошая.
Я сказал:
— Могу поручиться, что вы по нему скучаете.
Он сказал:
— Я сказал ему, чтобы он не переводился. Но он очень непослушный мальчик.
Должно быть, я выпил в автобусе больше, чем осознавал, потому что неожиданно почувствовал себя совершенно измученным. Потц уходит, я ложусь на кровать, все еще застеленную, занавески вяло висят на окне, не двигаясь на знойном солнце. Отсюда мне видно дерево, пулей выскочившее прямо из джунглей. Это то же самое дерево, на которое я всегда смотрел по прибытии. Там живет птица, ворона, думаю я, взгромоздившаяся прямо на самую вершину. Никогда раньше не видел птицы на этом дереве. Я думаю, оттуда должен быть прекрасный вид. Я слышу голоса из комнаты подо мной, пара только вернулась после дня, проведенного на пляже. Должно быть, они с юга, может быть из Марселя, потому что говорят очень быстро. Множество жаргонных словечек. Я едва могу понять, о чем идет речь. Я думаю, полежу здесь немного, может быть, позже прогуляюсь на пляж, а может быть, пойду вверх по дороге, в тот бар, куда люди приходят, чтобы посмотреть на закат, шершни вьются вокруг сахарных напитков и заставляют французских девушек вскрикивать. Может быть, и нет. Может быть, я просто пролежу здесь до темноты.
Когда я проснулся, мне было слышно кваканье громадных лягушек в сырых джунглях и громадная луна светила в окно. Я посмотрел на часы; около восьми вечера. Я проспал несколько часов. Пот стекал у меня по груди, матрац подо мной был влажным. Занавески по-прежнему не колыхались. Из патио перед отелем я слышал легкую музыку, звуки вечерних голосов, голоса туристов, загорелых и омытых дождем, делающих первые восхитительные глотки алкоголя.
Дерева больше не было видно: оно растворилось на фоне ночного неба. Но я обнаружил, что думаю об этой вороне. Я гадал, там ли она еще, знает ли она, какой восхитительный кусок острова ей достался. Или это просто удобное место для насеста? Потом я подумал о женщине в самолете. Она была бы хорошенькой женщиной, если бы не эти ее волосы. Я представил ее теперь сидящей за столом, может быть, с мужчиной, может быть, она рассказывает ему свою историю, что сделал ее муж, на чем она его поймала и как долго это продолжалось. Как она взяла его кредитку и собирается потратить все его деньги. Какое хорошее время она выбрала, чтобы сделать это. И тем не менее в ней было что-то трогательное — ее свежая, непритворная боль.
Я был голоден, очень голоден. Взяв с собой куртку, я спустился вниз, в бар патио. Я думал, вернусь позже за русской водкой. Я занял столик у входа, откуда мог видеть людей, проходящих по дороге всего в нескольких ярдах, некоторые направлялись на пляж, другие поднимались наверх, в бары. Это был субботний вечер. Субботний вечер на Карибах.
Подошел официант, долговязый черный человек, одетый как в бистро: черные брюки, белая рубашка. Он принес мне стакан темного рома. Это — подарок от Потца, сказал он. Ему пришлось уйти в город. Наверное, туда, где живет его любовница.
— Vous voules manger, monsieur?[8]
Я сказал:
— Я хочу заказать что-то, чего никогда не пробовал раньше.
Официанта это озадачило. Он посмотрел в меню, потом на меня.
— Вы любите лобстера? — спросил он.
Я сказал:
— Я люблю мысль о лобстерах. Но сам лобстер всегда приносит какое-то разочарование. Вы понимаете, что я имею в виду?
