Дело в том, что два или три десятилетия я не думал о ней вообще. Я вспомнил о ней сегодня утром лишь потому, что пытался, исходя из своих знаний о ее жизни, представить возможные причины повреждения головного мозга. Я признаю, что постфактум это имеет лишь чисто академический интерес. Вскрытие не излечивает больного.
Проснувшись сегодня утром, я вспомнил дурацкую песенку, которую слышал в детстве, когда ее пела мне женщина по имени Этель Робб. (Не знаю, кем она была, но припоминаю, что, кажется, работала школьной учительницей.) Слова показались мне такими странными, что я выучил их наизусть.
Симнею порой, кокта с толин
Пыстрый фетер кросно ф окна туль,
Шеншчина токта ис фотефилъ
Фелосипет катиль по фестипюль.
(Мелодия — вариант «Ach, du lieber Augustin»[6].) Вы наверняка не слышали этой песни. Интересно, слышал ли ее хоть кто-нибудь, кроме знакомых мисс Робб?
Начало двадцатых было эпохой песенок с абсурдными словами: взять, например, «Ей-же-ей», «Ого-пого», «О, Лина, царица Палестины», «Да, у нас нет бананов», «Барни Гугль» и бог знает что еще. Была также песенка Фанни Брайс под названием «Подержанная роза», из-за которой у меня вышел казус с матерью хозяйки дома, когда я спел ее здесь на вечеринке в шестидесятых. Она не обратила внимания на фразу: «Даже по дешевке пианино прикупил мой папа для гостиной». Но когда я спел: «Даже Эби Коэн, мой кумир, мне признался, что женат он был», леди вскочила и подбежала к дивану, где я сидел. Обхватив и сжав мне лицо пальцами, она закричала:
— Даже вы, Пол Боулз, даже вы?
Это было так неожиданно и драматично, что мне показалось, будто я совершил серьезный промах. К счастью, другие гости знали эту песню и смогли убедить ее, что я сымпровизировал не специально для этого случая, хотя она, похоже, так до конца и не успокоилась.
Мне кажется, наша с Вами важнейшая общая черта (хотя Вы вправе утверждать, что ничего общего между нами нет) — убежденность в том, что человеческий мир вступил в заключительную фазу распада и разрушения и что это приведет к мучительному хаосу, когда любые попытки управления или сохранения порядка окажутся совершенно неэффективными. Я всегда замечал, что Вы клеймите упадок цивилизации еще яростнее, нежели я. Так было, разумеется, когда худшим нашим кошмаром казалось уничтожение в результате ядерной войны. Но теперь мы можем представить себе условия, при которых скоропостижная смерть от огня, возможно, стала бы желанным освобождением из ада нашей жизни, и мы жаждали бы вселенской эвтаназии. Вправе ли мы надеяться на ядерную катастрофу — в этическом смысле — или же обязаны неуклонно желать продления человеческого рода, каких бы страданий это ни стоило? Я употребил слово «этический», поскольку мне кажется, что неэтичные желания неизбежно ведут к ложным заключениям.
Наверное, за всем этим стоит мое подспудное стремление узнать, не изменила ли полная нетрудоспособность хоть в какой-то мере Вашу точку зрения? Возможно, Вы стали раздраженнее, покорнее или же полностью равнодушны? (Впрочем, Вы не были таким ни при каких обстоятельствах, и я сомневаюсь в вероятности столь крутого изменения характера.) Я предчувствую, что, возможно, Вы считаете все это сугубо частным делом и мои назойливые расспросы, в конце концов, Вас разозлят.
IV
Я вижу, что на самом деле Вы не помните тех выходных, о которых упоминали ранее. Нет ничего постыдного в том, что Вы не можете всего вспомнить, но вдвойне досадно, что Вы лишились не только внешней, но и внутренней подвижности — я имею в виду свободу передвигаться в прошлом и исследовать закутки памяти. Знаю: прошло сорок лет, Вы говорите, что забыли, и мы все втроем так напились, что никто не мог вспомнить подробности той нелепой поездки. Но мы с Вами пока не были пьяны, когда прибыли в деревню (и пришлось сойти с поезда, поскольку железную дорогу дальше не проложили). Было еще светло, мы перешли реку по недостроенному мосту и добрались до так называемого отеля. Наверняка Вы помните, что из выпивки был один мескаль, Вы твердили, что он воняет политурой, и я припоминаю, что это действительно было так. Вы с тех пор когда-нибудь пили его? Ну и ночка! Бартоломе сидел, все больше напиваясь, и хохотал до упаду. В определенный момент (поройтесь хорошенько в памяти — Вы должны это помнить) противомоскитная сетка над моей кроватью рухнула мне на голову, я запутался в складках и расчихался от пыли, а Бартоломе, сидя в кресле, показал на меня, когда я барахтался, и воскликнул:
— Pareces al Niño Dios![7]
И Вы с ним безостановочно смеялись, пока я чихал и молотил руками, пытаясь найти отверстие в сетке. Оставалось лишь отправить Бартоломе за новой бутылкой «Техуакана» и пить мескаль дальше. Мне кажется, именно Бартоломе в конце концов выпутал меня. Я допускаю, что Вы были под хмельком, но все же не настолько пьяны, чтобы ничего не помнить. Все это было забавно и относится к кредитной части бухгалтерской книги. Но, как всегда, я острее осознавал не веселье, а неприятные детали. Следующий день показался нескончаемым. Что за мучение — ехать на трясущемся, расшатанном маленьком поезде! Я с отвращением смотрел на кактусы, которые усеивали выжженные склоны холмов на целые мили. При каждом толчке пульсирующая боль в голове усиливалась. Бартоломе спал. Кажется, у Вас похмелья не было, и это меня немного злило: тогда Вы уже привыкли к алкоголю, а я еще нет. Но раз Вы говорите, что не помните, я остаюсь наедине со своими воспоминаниями — возможно, все это мне приснилось.
Иногда мне кажется, что Вы преувеличиваете свою нынешнюю неполноценность, хотя, безусловно, не для того, чтобы вызвать жалость, ведь это на Вас не похоже, да и, впрочем, стремление к преувеличению, вероятно, имеет бессознательную природу. Тем не менее, Вы настолько подчеркиваете свое несчастное положение, что Вас просто нельзя не пожалеть. Вопрос: почему Вы так усиленно педалируете свое горе? Мне кажется, просто от озлобленности. Наверное, Вы думаете: «Теперь я прикован к инвалидной коляске. Вот и все — именно этого хотел весь свет». Иными словами, это они во всем виноваты. Если бы Вы были верующим, то могли бы пенять на Бога, но разве это приносило бы больше удовлетворения?
Помнится, вы недолюбливали животных. Сам я никогда не был собачником и считал себя, напротив, айлурофилом[8]. Мне казалось, что я еще успею подружиться с семейством псовых. Но здесь это маловероятно. По ночам они выходят целыми сворами и порой нападают на прохожих. Как-то вечером один собачий секстет гнался за моим американским другом четверть мили по дороге, ведущей от подножия Старой Горы к новому району Драдеба. Когда конкретный пес постоянно мешал мне спать, я дважды прибегал к решительным мерам. Я понимаю, что лучше описать эти меры, иначе Вы подумаете, будто я отравил несчастных тварей. Естественно, это — первое, что пришло мне в голову, но я отверг данное средство из-за страданий, которые оно вызывает. Кроме того, симптомы отравления крысиным ядом (единственным смертоносным веществом, которое я мог здесь найти) общеизвестны, и владелец животного тотчас заподозрил бы, что его сторожевого пса отравили. Метод, который я применил к первой твари, лаявшей ночи напролет в соседнем саду, требовал временных затрат, но был зато эффективен. Мне приходилось целую неделю не спать по полночи, выжидая, пока улица станет совершенно безлюдной. Примерно в половине первого я шел на кухню и готовил полфунта сырых гамбургеров. В одну ночь я подмешивал в мясо меллерил и ларгактил, а в следующую — измельчал несколько таблеток анафранила[9]. Я чередовал лекарства, пока хозяин собаки не решил, что та взбесилась и не пристрелил ее. После первой же лечебной ночи лай прекратился. Похоже, это наиболее гуманный способ избавления от животных.
