Она поджала губы и посмотрела на него со смешанным чувством осуждения и жалости.
– А где… его мать? – Спросил Мансур.
Женщина ответила:
– Она погибла. – Мансур отшатнулся.
– Как?! Не может быть!
Пожилая турчанка, тяжело вздохнув, сурово промолвила:
– Женщина бросилась в дом за какими-то вещами, и на нее упала балка. Когда пожар был потушен, мужчины вытащили тело. Оно обгорело до неузнаваемости. Несчастную уже похоронили. У нее на пальце был перстень, его сняли на всякий случай, если вдруг кто-то станет ее искать. Других детей забрали их матери или отцы, а этот младенец остался – никто не признал в нем своего. Я взяла малыша к себе, но мне нечем его кормить. Он сильно плакал, и я упросила одну из женщин, у которой тоже был грудной ребенок, дать ему молока. Но, боюсь, скоро он снова захочет есть.
– Как вас зовут? – Прошептал Мансур.
– Эмине-ханым.[27]Я вдова и много лет живу одна. А теперь у меня нет даже дома, – с удивительным спокойствием произнесла она.
– Перстень у вас?
– Да.
Женщина протянула руку: у нее на ладони лежал золотой перстень с крупной жемчужиной. Мансур его узнал. В следующее мгновение лицо молодого человека исказилось, словно под пыткой; глаза остекленели, и он разом перестал чувствовать что-либо, кроме ужасающей до безумия пустоты. Ему вдруг показалось, что сверху опустилась огромная каменная плита и придавила его к земле. Беспомощно дрожащие губы Мансура шевелились, он что-то говорил, но при этом ничего не понимал и не слышал собственных слов.
Женщина схватила его за плечо и сильно встряхнула.
– Я не могу оставить ребенка у себя! Я же сказала, что у меня нет дома и мне нечем кормить мальчика. Если это действительно ваш сын, вы должны забрать его с собой.
– Вы правы, – сказал Мансур и принял из ее рук крошечное тельце.
Он сжал волю в кулак, чтобы не позволить себе расслабиться и обезуметь от горя. Как ни странно, ему помогли мысли о мальчике. Как его зовут? Кажется, Ильяс? Нужно не забыть. Сын Мадины. Его сын.
– Эмине-ханым, где я могу вас отыскать? Я хочу, чтобы вы показали мне могилу… той женщины.
– Попробуйте спросить обо мне в Пера-Бейоглу.[28]Там живет лудильщик Иса – это муж моей двоюродной сестры, я намерена попросить у них приюта, – сказала Эмине-ханым и напомнила: – В первую очередь постарайтесь позаботиться о ребенке.
Мансур шел по все еще задымленному, насыщенному запахами и наполненному суетой множества людей городу. Солнце слепило глаза, и он едва видел дорогу. Он не сразу понял, куда идет, лишь потом догадался, что ноги сами привели его в янычарские казармы. Собственно, куда еще он мог пойти? Он нес ребенка туда, где прожил всю свою жизнь, где находились те люди, бок о бок с которыми он существовал все эти годы. Он надеялся на их помощь, он верил им больше, чем самому себе. В том было его единственное спасение.
Джахангир-ага отдыхал в своей комнате на диване. Сняв с бритой, круглой, как шар, головы красный тюрбан с высокой тульей и расстегнув долиман[29]из желтой, как мед, тафты, он покуривал чубук. Мансур ворвался без доклада, растолкал охрану и, остановившись перед своим командиром, обвел комнату блуждающим взглядом.
Джахангир-ага махнул рукой вбежавшим следом охранникам, потом посмотрел на Мансура снизу вверх и спокойно спросил:
– Что это у тебя?
– Мой сын.
Командир янычар глубоко затянулся и сделал паузу, во время которой его темные глаза ничего не выражали, а обтянутое коричневой кожей лицо казалось неподвижным. Выдохнув дым, он сказал:
– Где его мать?
– Она… Ее больше нет, – тихо произнес Мансур и вдруг осознал, что впереди его ждет совершенно иная жизнь, о которой он пока не имел ни малейшего представления.
Джахангир-ага внимательно посмотрел в осунувшееся лицо молодого воина, в его несчастные, потускневшие глаза.
– Кто она такая, эта женщина?
– Та самая черкешенка, которую вы продали эмину. – Джахангир-ага привстал.
– Так это ты напал на людей эмина?! Асфандияр-ага до сих пор не разговаривает со мной! А девчонка и правда была красивой. – Он помрачнел. – Я ее не трогал. И эмину она не далась… Да, но… – Командир янычар замолчал и после небольшой паузы сказал: – В таком случае этот ребенок не может быть твоим сыном!
– Не может, но будет.
– Зачем он тебе?
– Я буду любить этого мальчика, потому что он – сын Мадины. Единственное, что от нее осталось.
– Ты уверен, что она погибла?
– Это ужасно, но мне приходится верить, – глухо вымолвил Мансур.
Джахангир-ага решительно произнес:
– Послушай! Сколько бы ты ни горевал, ничего не изменится. Потерянного не вернешь. Утешать тебя я не стану. Скажу одно: надо верить в лучшее, ибо никакая вера не может быть истрачена напрасно. Судьба всегда отвечает на тайные призывы сердца.
Мансур поклонился.
– Благодарю вас, ага.
Командир янычар сделал нетерпеливый жест.
– Садись! Не могу смотреть, как ты стоишь передо мной с ребенком на руках!
– Мне не тяжело держать эту ношу.
– Пока, – уточнил Джахангир-ага и заметил: – Лучше отдать его какой-нибудь женщине.
– Я сам буду воспитывать ребенка.
– Каким образом?
– Если понадобится, оставлю службу.
– Не сходи с ума! – воскликнул Джахангир-ага, после чего сказал: – Вот что. Пока ребенок еще мал, определи его на воспитание. Я разрешу тебе навещать мальчика. А когда он подрастет, запишем его в янычарский корпус.
– Едва ли его мать была бы рада такому решению! – С горечью произнес Мансур.
– У тебя нет другого выхода. Ты умен и храбр – наверняка дослужишься до старшего офицера и сможешь держать сына при себе. И… прошу тебя, еще раз подумай о том, действительно ли тебе нужен этот ребенок!
Мансур перевел дыхание. Он знал, что нанесенная судьбой жестокая рана никогда не затянется, но отдать сына Мадины означало потерпеть полный крах и окончательно потерять все надежды.
– Да, ага, он мне действительно нужен.
Когда Мансур остался один, он упал на колени и, разрывая пальцами землю, застонал. В протяжном, громком стоне, вырвавшемся из его горла, отразилось все отчаяние, вся боль, весь страх перед нелепой бессмыслицей грядущей жизни.
