— В связи с вашим вопросом, позволю себе рассказать анекдот… Тонет человек. А еврей бегает по берегу и дает советы: «Хватайте его за плечи! Подныривайте под него… И на поверхность выталкивайте, на поверхность!» Кто-то ему самому советует: «Рабинович, если вы так хорошо умеете плавать, прыгайте и тоже спасайте!» — «Я не умею плавать, — отвечает еврей. — Я понимаю плавать». Вот такая смешная история. И я тоже не умею создавать фильмы, но понимаю, как нужно их создавать.
— И мой муж не умеет плавать, — зачем-то оповестила Белла. — Такой растяпа!
Факты и случаи из истории семьи своей всегда были у нее на подхвате.
— Или еще пример из жизни, — продолжал размышлять киновед. — Белинский был выдающимся критиком, гениев поучал, а сам сочинил пьесу, которую ни один театр не взялся ставить. Понимать и уметь — не одно и то же.
Он был напичкан хрестоматийными фактами и примерами. Белла запоминала и повторяла иные из его рассуждений, искренне веря, что они принадлежат ей. Иногда киновед предавался и грешным воспоминаниям:
— Преподавать на актерском факультете не довелось. И хорошо… Зато довелось испытать лирические отношения со студентками того факультета. Преподавай я у них, это бы оказалось запретным, этически недопустимым. Не называю имен… Это не по-мужски! Ибо те имена имениты… Простите, Белла, за тавтологию!
— Он рисуется… Живописует свои донжуанские подвиги, — известила она супруга.
— Ну, все это в прошлом. Я бы тоже перед тобой рисовался, — преспокойно констатировал он.
Одевался профессор так, будто Белла по утрам катила его в институт и ему вот-вот предстояло взойти на киноведческую трибуну: он неизменно был в костюме, перешитом под модный, в накрахмаленной, безупречно белоснежной рубашке с опустившей крылья бабочкой.
— Наряжается, чтобы понравиться…
Белла, хоть и теряла надежду, но еще пыталась пробудить в муже ревнивые подозрения.
— Я бы тоже ради тебя наряжался.
Он беззаветно ей верил. И Белла сама неосмотрительно дала ему на то основания.
Случилось, что колеса профессорского кресла застряли, запутались между камнями, забуксовали в песке. Белла терпеть не могла ситуаций, в которых выглядела смешно или беспомощно. На ее борения с песком и камнями обратила внимание женщина, как говорится, проходившая мимо.
— Давайте-ка я… — произнесла она по-русски, поняв, что метапелить могут в основном только ее землячки. Взглянула на Беллу вблизи и застыла в оторопелости. Даже уронила сумку, распухшую от продуктов. У сумки во чреве звякнуло что-то стеклянное, но женщина ее не подняла. Зато еще выше подняла голову… — Это вы, Белла Арнольдовна?!
— Это я, — механически, не прекращая туда-сюда дергать коляску, ответила Белла.
— Боже, как мне повезло… здесь вас увидеть! Не верю глазам… Вы же спасли моего мужа! Помните? — Белла в своей прежней жизни стольких спасала, что упомнить всех спасенных попросту не могла. Но механическим кивком подтвердила, что помнит. — У него, у мужа моего, начиналась гангрена. Вы приняли меня сразу, без очереди. Никогда не забуду! Вышли мне навстречу из кабинета, когда вам доложили. Не забуду и вашу любезную секретаршу… — «Доложили», «секретарша», «вышли из кабинета»… Эти слова вернули Беллу в невозвратную, неповторимую пору. — Вы направили нас с мужем в Киев, в медицинский Центр. Помните? Договорились, чтобы и там тоже вне очереди… Я молюсь за вас чуть ли не ежедневно! Не удивляйтесь… Почти каждый день!
— Я и не удивляюсь, — ответил, находясь в прошлом, прежний размеренный голос Беллы Арнольдовны.
Лишь сейчас, повнимательней разглядев киноведа, а сумку так и не поднимая, землячка с затаенной растерянностью проговорила:
— А тут, значит, вы… Ничего, тоже благородное дело…
— Это мой отец, — уверенно солгала Белла. — У него, увы, отнялись ноги.
— A-а… Тогда понятно. Но где справедливость? Вы спасли моему мужу ногу, а ваш папа, получается, потерял обе ноги? — Это землячка произнесла тактично, вполголоса. — Дайте-ка я подсоблю! — Она проворно, с энергией, разбуженной благодарностью, расшвыряла камни в сторону, освободив коляску от их непрочного плена. — Сколько вы лет в этой стране?
«Следующий вопрос коснется моих взаимоотношений с ивритом», — уже с напряжением подумала Белла, не любившая этих непременных вопросов.
— Спасибо вам… Мы поехали.
— А я за вас молюсь. И век не забуду!
«В Житомир… Обратно в Житомир!» — молча приказала себе Белла Арнольдовна. Не успев в поспешности сообразить, что возвращение в тот город не станет возвращением в ту судьбу.
— Вы назвали меня отцом? — напомнил о себе киновед.
— В том смысле, что воспринимаю вас как родного, — вновь с ходу солгала Белла.
Случайности, совпадения… Они, заряжая эмоциями, нередко определяют наши поступки и подталкивают к скороспелым решениям.
Белла вернулась домой распаленная чрезвычайностью утренней встречи и готовая, наконец-то, высказать мужу все. Но его дома не оказалось. Это ее расстроило, так как она, кулинарка, знала, что блюдо на стол следует подавать горячим. И принятое решение — тоже. Во втором случае ее мнение, вероятно, не являлось бесспорным…
Чтоб не расслабиться, не охладиться, она вознамерилась свою предстоящую беседу отрепетировать. Белла чаще всего отвергала экспромты и тщательно планировала не только действия, но и грядущие диалоги. В данной ситуации предстояло высказываться и за себя, и за Гришу. Это было привычно, и она приступила к репетиции незамедлительно.
«Начну с того, что мне говорила бабушка: «Отправляясь в дорогу, раньше всего обдумай не маршрут по географической карте, а цель путешествия у себя в голове». Вот я и думаю, Гришенька: зачем мы уехали?» Он мне заявит, как обычно: «Сначала скажу, зачем мы приехали. Чтобы жить на своей земле!» Тогда я скажу: «Своя земля там, где человек нужен. Я здесь не нужна!» Он ответит: «Ты нужна детям и мне!» А я отвечу: «Мы и там были вместе». Он возразит: «Там ты жаловалась, что у тебя для семьи не хватает времени. А здесь полностью и блестяще осуществилась как глава семьи. Что не менее значительно, чем глава отдела социального обеспечения». Тогда я выйду из себя, стукну ладонью по чему попало и заявлю: «Мирные переговоры, как часто бывает, оказались бесцельными. Ты знаешь, что я все тщательно продумываю и замыслы свои осуществляю. Я даже детей родила продуманно: дочь — моя копия, а сын — твоя. Представляешь, если б случилось наоборот! Детей будем делить согласно этой реальности. Соломоново решение нам не потребуется… Сын, естественно, останется с тобой, а дочь, естественно, уедет со мной».
Но как раз естественности в этом не наблюдалось: она забыла, что дочь, как и сын, училась в Иерусалимском университете и не собиралась менять его на какое-либо житомирское учебное заведение. Логика была по-прежнему для нее не столь уж важна: ей было необходимо разрядиться, чтоб не взорваться. ««Посмотрю, как ты, растяпа, сумеешь без меня обходиться», — скажу я. Он отыграется знакомою шуткой: «Как можно посмотреть на то, чего никогда не будет?» Я усмехнусь: дескать, заблуждаешься, милый!»
