Муля, как было известно, никогда не лгал и ничего не преувеличивал. Он принародно называл себя «однолюбом», а стало быть, таковым и являлся — и не мог, как уверена, была Белла, ее разлюбить! Из-за безнадежности он отступил… и женился. Но и великие полководцы временно отступают, чтобы собраться с силами для будущих наступлений. Муля мог не выдержать и поступить подобным же образом… Так ей хотелось думать. Но не оттого, что она придавала значение безответным Мулиным мукам и ждала его «наступлений», а от досады, что муж ее, которого она нередко звала «растяпой», даже ревновать не умел. Нужно было бы ей хоть разок, пусть для вида… Чтобы он научился!
— А тебя не коробило, что там, в Житомире, некоторые объясняли столь высокое твое положение высокими женскими качествами? Но как раз этим слухам я ни малейшего значения не придавал. Потому что гордился твоим женским успехом. И никогда, ни одной минуты не сомневался в тебе!
Он ни минуты не сомневался… Вот это ее коробило.
Вдали от берега и взглядов супруга пловцы-мужчины задавали Белле приставательные, странно звучащие в морском просторе вопросы: «Сколько лет вы в этой стране?», «А как у вас с ивритом? Не надо ли помочь?». На подобные банальности Белла не реагировала. Но вопросы «Вы умеете на спине?», «Вы умеете на боку?» казались двусмысленными — и Белла пресекала их словом «Отстаньте!». Да и вообще на незнакомых, но старавшихся втереться в знакомство мужчин она взирала свысока, словно на просителей в своем житомирском кабинете. Но там высокомерие сочеталось с заботливостью, а в море — с откровенным презрением. Она не выносила сластолюбивых маневров. Особенно если Гриша не становился их свидетелем…
Белла плавала разными стилями, а Гриша в это время возрождал разные стили знаменитых гроссмейстеров над шахматной доской под тентом.
Он обыгрывал на пляжном берегу подряд всех дилетантов, так как сам официально играл по первой категории. «По первой категории» он делал вообще все, за что всерьез брался. Это не мешало, однако, жене числить его в «растяпах». Мужская реакция на те разгромные выигрыши была нередко одной и той же:
— Но самый блестящий ваш выигрыш — это, бесспорно, ваша жена!
Так потерпевшие сглаживали свои провалы. А женщины начинали при этом пленяться спокойствием моря или, наоборот, его возбужденностью.
Поскольку Гриша плавать не умел, жена на его купаниях не настаивала и даже удерживала его: не хотелось, чтобы ее супруг барахтался возле берега в окружении горластых детей и мам. Случалось, он купался в ее отсутствии… И даже куролесил в воде с мальчишками, от которых порой мало чем отличался. Узнав об этих забавах, она вскричала: «И это доктор физикоматематических наук? Бывший заместитель руководителя засекреченной научной лаборатории? Нынешний программист-электронщик?.. Можно сказать, при всех садится на мель!»
О приставаниях на воде она мужа неукоснительно информировала.
— Я бы обиделся, если б оказалось иначе. — И никаких ревнивых, взбудораженных уточнений! — Я уверен, что ты активно применяешь защиту.
— Если муж-растяпа не применяет ее…
— Ошибаешься! Я сегодня применил защиту прославленного шахматиста Нимцовича и наступление в духе молодого Капабланки. Хотя и не на их уровне… Но партию выиграл!
Так он отделывался, шутил. А Белла раздражалась совсем не на шутку:
— Главная выигранная тобою партия — это партия, которую согласилась тебе составить я! Даже в пух и прах разгромленные тобою признают это.
— Само собой! И я признаю.
Само собой… И верность тоже «само собой». Все же надо было ей хоть разок его припугнуть! Но на благую результативность устрашения легендарная бабушка советовала ей никогда не рассчитывать.
Когда ее спрашивали: «Вы работаете?», Белла с достоинством отвечала: «А как же… Помощницей профессора-киноведа!» Значиться в безработных был не ее удел.
Мужу она говорила иное:
— Там я помогала больным и немощным всего города, а здесь вожу в коляске одну одинокую беспомощность, немощь…
— Ты же сама его выбрала. За мощь интеллекта!
— Но он ко мне пристает.
На самом деле, он приставал к ней с разговорами о киноискусстве.
В первый день знакомства он сказал, что Белла напоминает ему зрелую Симону Синьере, не преминув сообщить, что подлинная фамилия Симоны — Каминкер. Евреям свойственно подчеркивать принадлежность знаменитостей к их национальности и даже причислять к ней представителей других народов, если они того заслуживают. Профессор делал это с упоением… Ему не хватало Стенли Крамера, Стивена Спилберга и Элизабет Тэйлор — он отыскивал еврейские корни и у отцов итальянского неореализма. И, безусловно, у Эйзенштейна, что было спорно. Через неделю профессор обнаружил в Белле сходство со зрелой Софи Лорен. И в первом и во втором случае он имел в виду возрастную зрелость. Но в принципе сравнения выглядели несколько странно, ибо у Симоны не было ни малейшего сходства с Софи.
— Мне чудится обобщенный внутренний образ!
Согласно профессорскому возрасту, ему уже многое чудилось… В частности, киноведу чудилось, что Федерико Феллини, прочитав его книгу «Советский кинематограф на новом этапе», воспользовался некоторыми его «идеями и открытиями».
— Но каким образом ваша книга к нему попала?
— Я ее собственноручно вручил… Федерико приехал в Москву на Международный кинофестиваль со своим шедевром «Восемь с половиной» — и получил положенную ему награду. Когда он благодарил жюри и московских зрителей, я умудрился взбежать на сцену — ловкий еще был! — и протянуть мой труд. Мне почудилось, что он этого ждал…
— Но как ему удалось ваш труд прочитать? Разве Феллини владел русским?
— Если Толстой пытался проникнуть в иврит, чтобы постичь Тору, почему Феллини не мог познакомиться с русским языком? — Он не сказал «чтобы прочитать мою книгу», но в подтексте это подразумевалось. Может, он имел в виду свой труд в числе других сочинений о советском киноискусстве? — Феллини сказал мне на чистом русском: «Спасибо!», а Мазина, стоявшая рядом, сказала: «Большое спасибо!». Так что есть некие основания предполагать…
Называя себя помощницей профессора, Белла не только не преувеличивала свое значение в жизни его, но даже преуменьшала. В сущности, она вовсе не «метапелила», а руководила профессором-киноведом: в какой парк отправиться, какую газету читать, какие киноканалы предпочтительнее смотреть. И к каким периодам длинного существования профессорского воспоминательно возвращаться… Она возила киноведа в кресле, потому что у него отнялись ноги — те самые, которые когда-то взбежали на сцену и подскочили к Феллини.
Она его возила, а он по дороге делился своими прозрениями и идеями, иные из коих, по его догадке, пригодились Феллини. Которого он в дальнейшем панибратски именовал Федерико.
— А почему вы сами-то не воспользовались своими идеями? Не воплотили их на экране? — наивно полюбопытствовала Белла, далекая от киноискусства.
