Игла входит в кота.
И тут же выходит.
В следующий момент понимаю одно: повсюду кровь. Снова пытаюсь уколоть кота — ничего не получается. И когда он спрыгивает со стола и прячется в шкафу, я почти уверен, что убил его, потому что никогда раньше не видел столько крови.
— Лови кота! — кричу я Дженис. — Кажется, я его сильно поранил!
Не могу понять, почему она смеется, и продолжаю вопить:
— Я серьезно — заколол его насмерть!
— Да ты не дотронулся до кота, — спокойно говорит она. Ну может, не совсем спокойно. Трудно оставаться спокойным, если тебя разбирает смех.
— Что тебя так веселит? — Я прихожу в бешенство оттого, что она не принимает меня всерьез. И еще больше злюсь, потому что ее нисколько не тревожит, что меня посадят за решетку за жестокое обращение с существами из семейства кошачьих. И тут понимаю, что ее так потешает. Дженис права: игла не впилась в кота, даже не коснулась его. Этой острой как бритва, чертовой штуковиной я поранил себя: пальцы, руку, бедро, исколол сто сорок раз почти всего себя. При каждом движении умудрялся тыкать иглой в очередное незащищенное место. Так что вся кровь была моей.
Поняв, что не причинил вреда своему доверчивому вислоухому, я с огромным облегчением вздохнул. Но радостное чувство длилось недолго. Оно немедленно улетучилось, как только я понял, что при виде такого количества крови могу запросто плюхнуться в обморок.
— По-моему, надо ехать к Турецкому, — предложила Дженис.
— Да, — согласился я. — Но сначала надо вызвать «скорую».
Тот случай убедил меня, что я не создан для подобного рода дел. И следующие три недели всякий раз, когда мы с Дженис и котом выезжали на выходные в Саг-Харбор, я в пятницу или в субботу вез его в клинику Турецкого, где один из ассистентов ветеринара наполнял вислоухого жидкостью. Я расставался с двадцатью баксами, и мы уходили спокойно. Причем вся моя кровь оставалась при мне — там, где ей и полагалось быть.
Три недели мы прожили неплохо. Но затем мое спокойствие развеялось. Я внезапно понял, что Нортон при смерти.
Рецидив оказался новой ложной тревогой. Но я не соглашался в это поверить, пока не состоялся мой первый опыт личного общения с доктором Марти Голдштейном.
Незадолго до того, как Нортону поставили диагноз «почечная недостаточность», мне пришлось столкнуться с Голдштейном по работе (владельцы домашних животных буквально молятся на него и называют доктором Марти). Мне позвонила литературный агент и сказала, что обнаружила самого удивительного в мире «холистического» ветеринара и считает, что из этого может получиться грандиозная книга. Я согласился съездить с ней в лечебницу Марти, которая располагалась в полутора часах езды в Саут-Сейлеме в северной части штата Нью-Йорк, и выяснить, из-за чего такой ажиотаж.
Ажиотаж в самом деле был поразительным.
Первое, что бросается в глаза, когда знакомишься с Марти Голдштейном, — он какой-то чудак. Носит галстуки с идиотскими собаками, весь кабинет заклеен картинками с причудливыми животными, на голове шапка с висячими ушами, на стенах комиксы Г. Парсона из серии «По ту сторону», все время хохмит, но по большей части глупо, и напоминает скорее Германа из «Большого приключения Пи-Ви», чем Джорджа Клуни из «Скорой помощи».
И еще одно замечание по поводу доктора Марти — он немного чудотворец.
Помню, как я необыкновенно воспрянул духом после нашей первой встречи. Сначала у нас состоялась лекция о смысле и философии, лежащей в основе холистического и натуропатического лечения животных. Затем перешли к конкретным случаям из его практики. Хозяева приводили к Марти больных раком животных — главным образом кошек и собак, — когда другие ветеринары утверждали, что настало время эвтаназии. В поразительном числе случаев Марти не только продлевал им жизнь, но и излечивал. Мы рассматривали фотографию за фотографией истерзанных болезнью, уже одной лапой в могиле животных, а затем сделанные через несколько лет снимки, где они казались довольными и, что важнее всего, — здоровыми.
Вечером за ужином Марти продолжал излагать свою точку зрения и объяснять, почему он считает ее не только верной, но очень важной. По его мнению, ветеринарией, как и системой здравоохранения людей, движет алчность, что приводит к поверхностным и неверным диагнозам. Он объяснял, какое значение для здоровья (как животных, так и людей) имеет диета и насколько ошибочно традиционное лечение, которое зачастую направлено на устранение симптомов, а не болезни. И как важно поддерживать здоровье четвероногого в состоянии ремиссии, прекратив бесплодные попытки излечить недуг. В его словах было чертовски много смысла. Что мне больше всего нравилось в Марти — он не совсем с головой ушел в альтернативную медицину. Был ее проповедником, поскольку страстно верил в то, что делает. Но в свое время окончил ветеринарный колледж Корнелльского университета и успел поработать консервативным, действующим строго по предписанным правилам врачом. Когда он открыл практику, то, по его словам, лишь на пять процентов пользовался методами холистической медицины, а на девяносто пять оставался верен обычной западной ветеринарии. Но за пятнадцать лет понял, что обычная ветеринария не способна помочь его пациентам, и изменил это соотношение в обратную сторону. Однако в отдельных случаях прописывал антибиотики и общепринятые лекарства и, если требовалось, не отказывался от оперативного вмешательства.
Я вышел от него убежденным, договорившись, что он напишет книгу для самого престижного издательства страны «Алфред А. Кнопф», — издательства, в котором я работаю.
Однако, как многие люди, теоретически уверовав во что-то, я не претворял убеждения в практическую жизнь.
До тех пор, пока примерно через месяц после первой инъекции в кабинете Турецкого Нортон не стал совершенно вялым. Из-за апатии по два-три дня ничего не ел, еле двигался. И я поступил так, как всегда поступал в подобных ситуациях, если дело касалось моего кота, — ударился в панику. Отнес к Турецкому, а тот, обнаружив, что кот похудел еще на полкило и уже потерял треть веса, прописал ему антибиотики. Прошла еще неделя, но улучшения не наступало. Я беспокоился все сильнее, без всякого врача понимая, что кот в плохом состоянии. Нортон не сходил со своего места и стал больше напоминать пушистый коврик, чем живое, дышащее существо.
И конечно, не кто иной, как Дженис, надоумила меня позвонить Марти Голдштейну.
— Он показался тебе таким разумным, — напомнила она. — Так почему бы не выслушать, что он скажет?
Поэтому я позвонил Марти, рассказал, какой Нортону был поставлен диагноз, какой он теперь вялый и сколько потерял веса. И ждал услышать в ответ: «Извините, ничего нельзя поделать. Вашему коту осталось жить не больше часа». Но вместо этого он сказал:
— О, никаких проблем. За день приведем все в порядок.
— Неужели? — опешил я.
— Не волнуйтесь. Пожалуйста, позвоните своему ветеринару и попросите прислать по факсу копию анализа крови. Дам вам кое-какие средства и травы для Нортона. Будете следовать инструкциям — они не сложные — и все придет в норму.
