— Прям-таки все…
— Я тебе говорю! Никого такого больше не видел. Профи. Монстр. Я помню, он еще в школе всех подкалывал. Все покупались. Даже учителя ему верили, прикинь. Родаки, все… Он им такую шнягу задвигал, такой фуфел — все равно верили.
— Даже на спор, я помню, — подтвердил Серега. — Типа надо разыграть какого-то человека. Причем такого, который в курсе насчет Вовкиных умений. И всегда он выигрывал…
— Ну ладно, — говорю. — Но с Рамой они ж вроде друзья были…
— Все друзья, — хмыкнул БэДэЭс, — пока бабло делить не начнут.
— Че ж Рамин ему верил, если тот по жизни всех разводит?
— Ну так его он раньше не кидал, — скривился Толян.
— Да не, — поморщился Серега, — никого он по жизни не разводил! Я ж Вовку знал. На самом деле сволочью он никогда не был. Ну да, типа врать он мастер, но раньше он если толкал залепуху, то только для прикола. В шутку. Разыгрывал. Так чтобы всерьез кидать, на бабки, такого чего-то я не помню. Тем более своих…
— Чего ж тогда? Или насрал ему Рама где-то?
Серый только руками развел. Я заметил, что Женька совсем втянул голову в воротник и словно перестал воспринимать окружающее.
— Куда за водкой пойдем? — спрашиваю. — В «Mero»?..
В конце концов, промокшие и бухие, мы ввалились, галдя и следя неснятыми ботинками, в Женькину квартиру. Крошечная непроветренная двушка все той же шестьсот второй серии, комнатка, напоминающая мебельный склад, свалку, подсобку со списанной экспозицией «Быт советского очень среднего класса семидесятых годов XX в.». Возле компьютера на столе — тетрадный лист с размашисто выведенным розовым фломастером: «Комп сдох!!!» (Кому это напоминание необходимо? Учитывая, что корпус процессора полуразобран и микросхемы валяются рядом?..)
По стенам в выцветших обоях, за пыльным стеклом ностальгической «секции» пестрела Женькина живопись. Он был еще и живописец, и даже архитектор (месяц до диплома не доучился). Впрочем, посмотрев на его картинки (что-то трудноописуемое, завораживающе-странненькое, с налетом детской мультяшности и четким душком неподдельной безуминки), я отказался от иронии: нарисовано было здорово.
Мы с размаху навалили на столпившиеся потертые и без того полупогребенные под подушками-одеялами кресла-диваны свои мокрые куртки и неуклюжие тела. Открыли затаренный на подходе «Исток» (мною затаренный — я, как ни поразительно, оказался самым богатым и по праву платящего настоял на чем-то съедобном, а так невзыскательное общество склонялось к дихлофосному местному «брендийсу»), расплескали по разнокалиберным стопарям и стаканам. Грохнули на стол комбик, Женька подрубил свою «Ямаху»…
Оказалось, он действительно отлично играет!.. Не просто профессионально, а почти виртуозно. Уж точно не в пример всем раздолбаям-самоучкам, с которыми мы в свое время превесело изображали «имантский панк». Собственно, Женька-то никаким самородком не был, учился на разных инструментах чуть не с детсада, закончил музыкальную школу (вообще по классу аккордеона). Сейчас, уйдя из этой «Югры», он не играл ни с кем ни на чем. И не работал нигде; постоянно без копья, звонил с мобил друзей и квасил за их же счет.
…Квасил — да, квасил парень вообще умело. Уже после второго стопаря он стал сбиваться, после третьего уронил медиатор, после четвертого вознамерился разбить гитару. «Да кому это все на х… надо?!» — без малого рыдал он в ответ на напористое Толяново: «Да ты-то на хера пьешь? У тя же талант, блин, — ты не пей, а играй! Правда же талант — подтверди, Лешич…» Я заподозрил, что Толян заставил Женьку лабать, а нас слушать главным образом как раз для того, чтобы притормозить штопор, в который тот явственно входил. Антиалкогольные слоганы в устах патентованного бухаря звучали парадоксально, но я знал, что Толяныч искренен. Сам в прошлом человек не без творческих амбиций, хотя, к сожалению, и без настоящих способностей, кондитер из несостоявшихся рок-звезд, он всегда тянулся к одаренным персонажам (к числу каковых, безусловно, относился и нынешний «клиент»), бескорыстно работая при них благодарной аудиторией.
Естественно, таланты (тот же Женька) моментально принимались капризничать пуще прежнего. Глядя на все это, я чувствовал нарастающее раздражение: е-мое, двадцать шесть лет мужику…
— Не, ну а что «все херово»? — наседал на хозяина красный агрессивный Толян. — Что тебе херово? Все нормально!
— Нормально? — Белый, сероватый даже какой-то хозяин судорожно жестикулировал. — Когда твоя любимая девушка у тебя за спиной е…ся — это нормально?!
Я чуть не фыркнул вслух. Что за детский сад…
На себя посмотри, мгновенно откликнулись изнутри. Тебе вообще за тридцать! Ну — а ты чем занимаешься?..
Дождь терся снаружи о невидимое за шторами окно, постукивал по карнизам. Ядовитый лимонад я брезгливо игнорировал и без запивки (о закуси и речи не было) косел довольно бодро. Толян вытащил свой телефон, прочел эсэмэску, заржал и стал цитировать вслух. Мессидж был от Ларисы, проводницы. «Значит, водка тебе дороже меня!» — писала отвалившая на восток Лариса.
Молодец, порадовался я за нее, догадалась, овца. За два с лишним года, что она знакома с Толяном (в течение каковых он, разумеется, ни в чем себе не отказывал), понять это, значит, было трудно… Тоже, между прочим, не девочка, под тридцатник. Что это — дурость непрошибаемая? Чувство, достойное большой литературы?..
Зайдя в сортир и принюхавшись, я опустил глаза — в очке плавало дерьмо. Даже спустить за собой воду и то кто-то поленился.
…Помнится, была у одного знакомого девка — страшней, чем моя жизнь с похмелья, и тупей, чем целая роща пробковых дубов. К тому же бывшая б…дь, профессиональная, долго работавшая по специальности в Турции, родившая и бросившая там дочку. То есть существо, предельный цинизм которому положен и по социальной принадлежности и по личному опыту. При этом я сам был свидетелем того, как неотвязно она за этим пацаном повсюду таскалась (корысть ни при чем — он, распиздяище и алкаш, был еще бедней ее), какими коровьими глазами поедала. А только он ей без интереса впер — вымазала его в соплях, вывалила, как он, пьяный, потом рассказывал, центнер признаний в стилистике латиноамериканских сериалов, закончившихся предложением… родить ему ребенка. Вот и не знаешь: то ли умиляться универсальности большого чувства, актуального и в мире животных, то ли плеваться в адрес повсеместного, неизбывного, безнадежного, тухлого инфантилизма…
В комнате Толян вместо стакана с водой, приспособленного под пепельницу, тряс сигарету в собственную водку. Женька лежал на диване навзничь и часто оглушительно икал.
— …Я те говорю: он был приколист! Он не был сукой!.. — Серый под воздействием каких-то химреакций в заправленном алкоголем организме, видимо, вспомнил историю с Борманом и решил отстаивать Вовкино реноме. — Он знал: да, типа, я могу кого угодно заарапить. Но он, я думаю, так для себя решил: не пользоваться своими умениями, типа, во зло…
Толяныч только головой решительно мотал — выражал, вероятно, несогласие.
