его пошевеливаться быстрее. Было очень больно, но Брук поторопил себя встать и с покорностью протянул руки. С усмешкой в глазах Зигфрид защёлкнул на запястьях наручники и дулом автомата стал выталкивать Брука из камеры. Покидая камеру с пистолетом в руке, Стрелитц бросил в спину еврея слова:
– Для тебя, еврей, группенфюрер приготовил весьма интересное зрелище.
Куда они его повели, Бруку стало известно тогда, когда они вывели его во внутренний дворик тюрьмы. Расстрельная команда явно кого-то поджидала. Стрелитц подошёл к военному прокурору, вкрадчиво шепнул ему на ухо, тот недобрым взглядом уставился на Брука и согласно закивал головой. Восемь приговоренных к расстрелу человек, бывших эсэсовцев, стояли у стены. В глазах каждого Брук прочитал животный ужас, и когда Стрелитц прямиком отправился к нему, еврей понял всё. Девятым в этом списке смертников стал он.
– Не правда ли, Брук, занятное зрелище?! – проговорил Стрелитц.
– Давай, давай, еврей, поторапливайся! – дулом автомата Зигфрид стал подгонять близкого к панике еврея, пока тот не занял приготовленное место у столба. Воцарилась жуткая тишина.
– Именем фюрера, все вы приговариваетесь к смерти через расстрел! – откашлявшись, в полной тишине трижды произнёс военный прокурор. – Прошение о помиловании отклонено!
Вперёд вышли девять солдат и освободили осужденных от наручников, а потом, отойдя на исходную позицию и взяв автоматы наизготовку, прицелились. Брук обречённо закрыл глаза, где плескался страх, ждал того, что сейчас последует.
– Огонь!!! – прозвучал приказ военного прокурора.
От выстрелов древесина столбов обагрилась кровью. Находившийся здесь доктор стал осматривать тела расстрелянных. Один парень в предсмертных конвульсиях корчился на земле, у него изо рта текла кровь. Доктор прикладывает пистолет к виску и нажимает на курок. Прогремел выстрел. Прозвучал отрывистый приказ. Расстрельная команда ушла. Стрелитц и Зигфрид подошли к девятому столбу. Брук ничком лежал на земле, видимо, мёртвый.
– Всё это совершенно лишнее. Ну! Хватит вам, герр Брук, притворяться, – громко произнёс Стрелитц, обнаруживая в себе разочарование. – Что правда, то правда. Кто здесь умер, тому туда и дорога. Фюрер знает как поступать с предателями. А теперь, Брук, не повторяйте здесь сцену, на которой вас прикончили. Вставайте, у нас и так дел по горло.
В ответ никакого движения.
– А может, он и вправду получил разрыв сердца? – поинтересовался у Стрелитца Зигфрид, носком сапога дотрагиваясь до спины арестанта. Потом он повернул голову к столбам, пальцы рук оставались на автомате.
– Скорее всего, Зигфрид, он всё слышит, – Стрелитц был убеждён в том, что говорил. – Сейчас проверим его слух. Вставай, тебе говорят! – Пинок по ребрам донёс до сознания еврея голос Стрелитца. Брук приподнялся. Живым и невредимым.
Зигфрид достал ключ и под молчаливые взгляды троих стал снимать с Брука наручники. Освободившись от них, Брук стал растирать отекшие руки и ноги. Мюллер с любопытством наблюдал за ним, Кэт в немом ужасе уставилась на вошедшего любовника, а Зигфрид и Стрелитц беспристрастно выполняли свою работу. Служба, она и в рейхе служба. Брук замечал, что Мюллер настроен на недобрые мысли, бродившие в голове того с самого начала их «случайного» знакомства. Что здесь могла делать Кэт? С этим вопросом на лице Брук обернулся к Кэт. Мюллер с каким-то наслаждением садиста увидел, как тот моментально побледнел и непонимающими глазами уставился на группенфюрера, как на привидение. К удовлетворению Мюллера у еврея даже губы задрожали, приняли синюшный цвет.
– Ну что, Брук, вы довольны? – с вызовом спросил Мюллер. – Я исполнил своё обещание. Как видите, ваша дражайшая Кэт перед вами – целая и невредимая. В отличие от тебя, любвеобильного еврея, я, знаешь ли, с дамочками типа Кэт несильно жажду общаться. Не приемлю женских истерик, слез навзрыд, даже в стенах гестапо.
Усмехнувшись, Мюллер плюхнулся на стул. Закурил, при этом не забыв пустить струйку дыма вверх.
– Мне очень жаль, Брук, что вам пришлось испытать это, но вы живы, и ладно. А вы, Кэт, все сделали для того, чтобы я воспылал к Бруку вполне понятным отвращением. На всех поворотах судьбы, Кэт, надо оставаться самим собой, а не пороть горячку там, где можно разумно договориться. Вот и сегодня лично, руками моих подчиненных, я сделал так, чтобы ваш Брук был приучен к смерти.
Старательно погасив в пепельнице дотлевающую сигарету, Мюллер сноровисто поднялся с места, подошёл к Бруку, придвинул свое лицо к его лицу и произнёс:
– Завтра ты и Кэт будете в фюрербункере. Лично вы, Кэт, там удалите одному пациенту зубы, а вместо них поставите подлинные протезы фюрера.
С этой фразой Мюллер прищурился, будто пытаясь разглядеть Брука внимательно. Кэт при этом отважилась даже улыбнуться.
– Мы знаем, друзья мои неподсудные, только один принцип – следовать приказам нашего фюрера, на деле доказать, что мы остались прежними, верными только нашему фюреру Адольфу Гитлеру. Поэтому, дружище Брук, я тут приготовил необходимое, но для вас приятное. Находясь здесь, у меня в «гостях», вы как цивилизованный человек обязаны пользоваться предметами личной гигиены. Не сочтите это за причуду папаши Мюллера, это моя забота о вас. И сегодня же снимите, пожалуйста, свою идиотскую робу арестанта, она вам не к лицу. Считайте, что мы подружились: я, фрау Кэт и ты, еврей.
– Да, герр Мюллер, – проговорил вслух Брук. – Я немец с еврейской судьбой.
– Охотно этому верю, Брук, – вздохом выразил своё сочувствие Мюллер. – Я бы даже сказал, что у вас верное понимание того, что с вами может случиться, откажись Вы от той спасительной соломинки, которую я вам предлагаю. Мне бы очень не хотелось, Брук, чтобы мои
