всем? В первую очередь, фигуры Анны Леопольдовны и бывшего императора Иоанна известны всем, фигурируют в указах, манифестах, их кончина должна быть четко зафиксирована не только в документах, но и наглядно, чтобы никаких слухов не плодить, чтобы самозванцы не появились. Да и самой государыне будет спокойно, если лично своих родственников в последний путь проводит, избежав любых приключений на этом фоне. Про остальных детей общественность не очень осведомлена, а Антон Ульрих уже никого не волнует, но каждый такой случай следует рассматривать отдельно, потому и приказано сообщать и ждать ценных указаний. Но вскоре уже Гурьеву поступило дополнительное поручение, которое касалось непосредственно посмертной судьбы Ивана Антоновича. Указывалось, что если случится ему умереть раньше, чем родителям его, то прежде показать его мертвое тело Анне и Антону Ульриху, лишь потом отправлять в Санкт-Петербург. Этим шагом императрица старалась исключить возможность повторения истории, когда в 1605-м году Мария Нагая, мать царевича Дмитрия Угличского признала им въехавшего в Москву Лжедмитрия I, тем самым дополнительно легализовав самозванца.
Впрочем, все Брауншвейгские ещё молодые, здоровые. К чему сейчас о погребении волноваться?
За прошедшие одиннадцать месяцев с рождения Петра Антоновича Брауншвейгского, императрица как-то свыклась с мыслью о продолжении этого рода и новом мужском наследнике, но ей несут уже новое сообщение. Снова роды. И года не прошло, а снова успешно на свет появился очередной холмогорский мальчик. А имя не Антон и не Ульрих – самый настоящий русский Алексей. В прошлый раз была отсылка к отцу Елизаветы, теперь к деду. Тут ещё всё сложнее – это же общий их с Анной Леопольдовной предок. Может быть, попытка напомнить, что они её родня, но с другой стороны если посмотреть… государыня даже не стала развивать эту мысль – изорвала поданный ей рапорт[135]. «Уже пятеро детей. Сколько ж их ещё будет?», – наверняка, в сердцах подумала императрица. Ведь её кузине всего 27 лет. Репродуктивный возраст в самом разгаре.
Нисколько больше не будет. Всё на этом. Елизавете Петровне сообщили, что принцесса Мекленбургская не пережила последствий последних родов и отдала Богу душу. Не будем думать плохо про правительницу и допускать мысль, что ее эта новость обрадовала, сообщим лишь дальнейшие действия.
От Антона Ульриха потребовали, чтобы он лично написал письмо, в котором бы сообщил эту прискорбную новость. Требовалось это, чтобы избежать кривотолков и иметь подтверждение, что умерла Анна от естественных причин. При этом, следовало ему так написать его, чтобы не упоминать роды, лишь только огневицу – жар или лихорадку. Ни у одного из историков мы не нашли упоминания наличия такого письма, наверняка оно имело место, но все равно по своему содержанию не в полной мере устраивало, потому и кануло в Лету.
Я. П. Шаховской, обер-прокурор Святейшего Синода, сообщал[136], что 19 марта 1746 года Елизавета повелела ему объявить Синоду, чтобы умершую Анну Леопольдовну погребли в Троицком Александро-Невском монастыре в Санкт-Петербурге. Похороны должны были пройти по церковному чиноположению, осуществить его следовало духовным персонам. Каких-либо иных церемоний производить не дозволялось. Особенно императрица отметила, как надлежит именовать усопшую – исключительно «благоверная принцесса Анна Брауншвейг-Люннебургская». Конечно же, мужа и детей на похоронах не было.
К восьми утра 21 марта собралась ко двору знать выразить свое соболезнование. А к десяти часам в Александро-Невский монастырь прибыли императрица Елизавета и великая княгиня Екатерина (да, она уже была в России). В черных платьях, в окружении придворных. По некоторым свидетельствам, императрица даже изволила плакать. Скорее всего, так и было. Елизавета была дамой импульсивной, не могла не чувствовать себя, пусть и опосредованно, но частично виновной в столь ранней смерти своей родственницы. Понимала она, что ничуть не лучшая судьба ждет оставшегося Антона Ульриха и его детей.
«ИДИОТ, – а, м. 1. Человек, к-рый страдает врожденным слабоумием. 2.Глупый человек, тупица, дурак (разг. бран.). II уменьш. идиотик, – а, м. (к 1 знач.; обычно о ребенке). II ж. идиотка, -и.»
Словарь С. И. Ожегова[137]
В. В. Стасов – известный публицист и архивист второй половины XIX века, готовил по поручению директора Библиотеки М. А. Корфа информацию о Брауншвейгском семействе для императора Александра II. В своей рукописи момент ухода из жизни Анны Леопольдовны он завершает словами: «…детям приходилось вдруг лишиться матери и остаться с одним идиотом отцом». Его начальник решил смягчить формулировки. Зачеркнул слово «идиотом», но дописал потом карандашом: «почти идиотом». По всей видимости, подобное отношение к Антону Ульриху было сформировано и из записок современников, и из его писем, в которых он выставляет себя в совершенно нелепом свете. Такие записки мы еще упомянем. Впрочем, они в большей степени говорят не об ограниченности ума, а о страхе и попытке сберечь себя и своих детей.
О жизни оставшейся Брауншвейгской фамилии, а это, если не считать Ивана, были Антон Ульрих и дети: Екатерина, Елизавета, Петр и Алексей, мы знаем очень мало, а то, что известно, не может не вызывать печаль относительно того, в каких условиях им приходилось жить.
Помните, в самом начале их поездки из Петербурга императрица Елизавета требовала у приставленного к ним генерала-аншефа Салтыкова, чтобы никакой нужды у семейства не было, чтобы оказывался им почет и уважение? Со временем снижались не только чины главных надзирателей, но и требования к условиям содержания.
Постепенно эта жизнь все меньше отличается от той, которую ведут настоящие заключенные-уголовники, изолированные от общества за жестокие злодеяния.
Когда уезжал Корф, он оставлял своему преемнику инструкцию из двух десятков пунктов. Уже из нее мы видим, что семье не разрешалось общение не только с посторонними, но даже с людьми из охраняющей и обслуживающей команды, за исключением тех, кто имеет на то письменное разрешение. Кормить их следовало «без излишеств», хоть и рекомендовалось закупать провизию в «пристойных местах». Одежду, как для семейства, так и для остального штата, следовала брать из имеющегося, докупать только в случае если недостает. Значит, носить следовало каждую вещь, пока не износится.
Но принявший эту инструкцию Гурьев всячески спешил избавиться от своих холмогорских обязанностей, регулярно просил вернуть его к прежней службе.
Из писем уже нового надзирателя над семейством Максима Вымдонского начала 1750-х годов[138] мы видим дальнейшее ухудшение ситуации. Денег на содержание узников и всей команды катастрофически не хватало. Терпели нужду Антон Ульрих и четверо детей (которые оставались при нем) даже в самых базовых человеческих потребностях. Им нечего было носить. Дети росли, одежда изнашивалась. Новая поступала редко. Дошло до того, что отец семейства просил переделать его единственный кафтан на платья для детей. Несмотря на то, что эта одежда была единственной, которая оставалась ему впору – сильно располнел принц в заключении.
В марте 1753 года он писал императрице, что «не могу получить ни для себя, ни для детей своих никакого платья, а в еде и питье также
