не более чем отговорка, ведь другой наш свергнутый правитель – Петр III – будет просто обожателем Фридриха, но и он не дождется от него никакого заступничества в скорбный час. Аналогичную ситуацию с молчанием евпропейских корон мы встречаем и в XX веке; разве мало было родственников среди действующих государей у Николая II и его супруги? Кстати, некоторая нота созвучия в скитальническо-затворнической судьбе последних Романовых и Брауншвегского семейства встречается. У кого из семейств судьба трагичнее, судить как-то неприлично. Вспомним утверждение классика, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
Мама, папа, сестрички-братики
Ещё 1 февраля 1742 года Елизавета Петровна в одном из рапортов[131], поданных ею, обратила внимание на то, что принцесса Анна и Антон Ульрих содержатся в разных комнатах, пусть и в одном доме. Она соответствующего распоряжения не давала, потому потребовала «отныне вместе быть». Пятого числа ей доложили, что «принцессу Анну с мужем в одни покои свели». Пришло время пожинать императрице плоды своего шага по укреплению изгнанной семьи. В сентябре 1743-го на свет появилась первая из рожденных в неволе.
А ровно через полтора года после Елизаветы Антоновны на свет появляется еще один ребенок. Уже здесь, в Холмогорах. Для того, чтобы роды прошли успешно, барон Корф лично ездил в Архангельск, чтобы найти бабку повивальную (с нее взяли расписку о неразглашении) и кормилицу (было куда сложнее, пришлось действовать и угрозами, и обещаниями, чтобы уговорить жену бочара поехать неведомо куда неизвестно к кому).
Роды прошли. Ребенок появился на свет. Но на сей раз всё оказалось куда серьезнее. Это был мальчик. Его, продолжая наивно верить в умягчение сердец, родители называют Петром в честь отца императрицы. Но в Санкт-Петербурге всё воспринимается совершенно иначе. Елизавета раздражена появлением нового законного (по завещанию Анны Иоанновны) наследника мужского пола. К тому же, полученное имя воспринимается не как жест уважения государыне, а как проявление амбиций – императорское имя. Назвали бы Леопольдом, или Фердинандом в честь родных дедов, было бы спокойнее – понятно, что люди не претендует на российскую историю, живут своим Брауншвейгским мирком. А тут, видите ли, Петр!
И ведь сколько в российской истории было случаев, когда правящая семья никак не могла обзавестись наследником. Это история и Василия III на протяжении нескольких десятков лет, и Федора Иоанновича, и Петра I в последние годы жизни, да и в будущем, Александр I, Николай II.
Да и сейчас в столице сидит на троне государыня, которой никогда не завести своего родного законного ребенка, не сделать его наследником. В 1742 она привезла своего племянника, чтобы вырастить себе преемника, а он совершенно не радует ни внешностью, ни манерами, ни умом[132]. Но других нет кандидатур, приходится довольствоваться тем, что есть.
А здесь, в далеких Холмогорах, свергнутое семейство, где жена изначально своего супруга терпеть не может – один за другим дает жизнь крепким детишкам, тут вам и мальчики, и девочки. Будь у власти – так это и крепкая династия, и выгодные браки с европейскими монаршими семьями обеспечены.
Правда, приключается с этими здоровыми детьми разная беда в раннем возрасте. Специально уж, или нет, но совпадения уж очень странные. Екатерину маленькую, помним, уронили при совершении переворота. Петр тоже в детстве повредился как-то так, что у него небольшие горбы образовались, ноги были искривлены. Елизавета Антоновна тоже голову в детстве сильно расшибла. Хотя, дети… что с них взять.
Тем временем, барон Корф убеждал Елизавету, что не следует везти семейство в Соловецкий монастырь. В Холмогорах они находятся под надежной охраной, а там, в строгом монастыре, возможно и волнения спровоцировать. Ведь, как говорил Корфу архиерей, который в той обители жил двадцать лет, не допускаются на территорию монастыря не только женщины, но даже мужчины безбородые, даже скотина женского пола. А привести им туда людей жить, среди которых немцы, женщины – может быть оскорбительно. Да и доступ к монастырю большую часть года ограничен – неизвестно, что там будет происходить с семейством. К тому же как наладить снабжение семьи – не на шею же местной братии их определять, а везти для узников продукты придется из Устюга или Архангельска, а это связано с большими издержками.
22 марта 1745 года Елизавета с его доводами согласилась, издав соответствующий указ. По нему «известных персон» следовало впредь содержать в Холмогорах, в том же доме, где и находились к тому времени[133]. Но следовало предпринять дополнительные меры – огородить церковь, в которой они бывают, высоким забором, чтобы никто с архиерейского двора их видеть не мог. Вход в храм тоже был перенесен с этой же целью.
Добившись того, что в Соловки Брауншвейгское семейство не отправят, барон Корф получил и новости для себя – его служба здесь заканчивалась. Следовало возвращаться в Петербург, а дела передать майору Гурьеву. Но, как нам уже известно, Елизавета практиковала дополнять свои указы новыми вводными. Так и теперь Корфу, прежде чем вернуться, следовало поговорить с принцессой Анной в очередной раз о том, кому она раздала свои «алмазные вещи», так как многие из них так и не были обнаружены. К этому поручению было собственноручно приписано императрицей: «А ежели она запираться станет, что не отдавала никому никаких алмазов, то скажи, что я принуждена буду Жулию (Менгден) разыскивать, то ежели её жаль, то она её до такого мучения не допустит»[134]. Думается, что такой аргумент не мог не подействовать на Анну Леопольдовну. Она дружить и дорожить близкими людьми умела, потому, скорее всего, рассказала об алмазах всё, что было ей известно. Где и у кого они оказались, мы не знаем, так как Елизавета ждала от Корфа личный доклад по возвращению. Но предположить судьбу некоторых камней можем – тут мог быть замешан любимый Мориц Линар, который, по некоторым свидетельствам взял с собой приличное количество драгоценностей, чтобы в Европе изготовить корону для планируемой некогда коронации Анны II. Церемонии не состоялось, а значит сырье и деньги, в количестве, весьма превышающем ранее озвученное Юлианой Магнусовной, могли оставаться у саксонского графа.
Но и на этом поручения не исчерпывались. Прилагалось еще одно указание, но оно уже больше не уезжающему барону, а тем, кто остается сопровождать дальнейшую жизнь Брауншвейгского семейства. Было сказано, что если кто умрет из узников, то тела их следовало подвергнуть необходимым анатомическим процедурам, а затем в спирте скорейшим образом прислать «к нам» в сопровождении специального офицера. Впрочем, это касалось Анны и Ивана Антоновича, в отношении остальных требовалось также провести анатомию и поместить в спирт, но отсылать в Петербург тела не следовало – надо было сообщить и ждать указаний. Интересно, что все эти распоряжения Корф должен был дать Гурьеву устно, не передавая самого документа – «цыдулу» следовало назад привезти.
Но почему столь разный подход ко
