снимают кино, многое не получается с первого или даже с десятого раза. А ещё несколько дублей снимают на случай, если плёнка окажется бракованной или режиссёр сам не знает, как ему больше понравится. Поэтому, чтобы не запутаться при монтаже, в начале каждого кусочка снимают чёрную доску с названием сцены и номером дубля.
Карп Савельевич скомандовал:
- Внимание! Мотор!
Это значит, заработал мотор в кинокамере, и начала расходоваться ценная для государства цветная киноплёнка.
Тут оказалось, что на съёмочной площадке что-то не клеится. Сначала мы жмурились от света жарких прожекторов, без которых, оказывается, нельзя снимать кино. Режиссёр то и дело покрикивал на нас, кричал в воронку: "Опять скукожились!" - и, совсем как шофёр, часто повторял: "Ёлки-палки!" Понятно, что он злился, ведь каждый раз, когда мы или другие артисты ошибались, приходилось работать заново: киноработница объявляла дубль два или там четыре, а Карп Савельевич давал опять команду запустить мотор, совсем как морской капитан. Мишка даже пошутил, что режиссёру лучше говорить: "Полный вперёд!" и "Стоп машина!"
Мы с Мишкой быстро привыкли к ругани Карпа Савельевича, да и ругался он ведь не на школьников, а на киноработников, которые без этого сами вели бы себя, как несознательные рабочие с карикатур. А мы с Мишкой уже считали себя киноработниками и немножко гордились, что трудимся сознательно, с полной отдачей, и нам от режиссёра достаётся меньше других. Мишка потихоньку мне сказал, что быть режиссёром, оказывается, потруднее, чем бригадиром. А я подумал, что чем интереснее и ответственнее работа у начальника, тем больше ему приходиться ругаться, и даже страшно, каково приходится министрам.
Мы научились не жмуриться, но потели, как будто бежали в пальто на вате, и Мишка не вовремя вытер потное лицо. Режиссёр выругался про какой-то батон и скомандовал, чтобы снимали следующий дубль, то есть всё сначала.
Однажды всё получилось, но у кинооператора в кинокамере порвалась киноплёнка, и Карп Савельевич ругнул какого-то кота - наверное, чёрного, который перешёл всем дорогу, пока мы с Мишкой ещё не появились на площадке.
Потом перегорела прожекторная лампа, и под рукой замены отчего-то не нашлось. Режиссёр сказал про какие-то пассатижи, и электрик побежал за пассатижами и лампой - наверное, в дальний чулан.
Он долго не возвращался, а когда вернулся и вкрутил, оказалось, что пропал артист Плевакин. Режиссёр вспомнил про какую-то дивизию и велел его искать поскорее.
Поскорее не получилось. Когда Плевакин вернулся и о чём-то поговорил с режиссёром, тот сказал: "Ёлки-палки, снимаем сцену у фонтана!"
Плевакин ушёл - видимо, он у режиссёра срочно отпросился. А все остальные пошли к фонтану, на другой конец павильона, и камеру туда покатили, но не тут-то было. Оказалось, что другой режиссёр тоже снимает сцену у фонтана, и у него ещё полгода назад было записано, что снимать её он будет девятого ноября.
Карп Савельевич тяжёло вздохнул и сказал:
- Нет, я не могу так работать!
Тут вдобавок подошёл знакомый нам киноработник Никандр Эдмондович и говорит:
- Карп Савельевич, львов не дают, Чувякинский простудился после творческого вечера, а Рудакера зарезали.
- Трамваем? - тревожно спросил Карп Савельевич.
- Нет, комиссия.
- А я уж испугался, что из-за хламиды с малахаем! - непонятно сказал режиссёр. Он хотел, должно быть, сделать вид, что успокоился, но снова стал похож на индюка, потому что от злости покраснел, как рак с бычьими глазами.
Вдобавок ещё какая-то киноработница закричала:
- Брынзу привезли! Кто заказывал брынзу?
И многие побежали за брынзой.
- Вот так и работаем! - сказал Карп Савельевич нам с Мишкой и артистке Зябловой.
Зяблова очень-очень попросила режиссёра не расстраиваться, это ему понравилось, и он говорит нам с Мишкой уже бодрым голосом:
- Готовьтесь к воскресенью. Будем снимать "Шествие апашей". - (Так он отчего-то называл "Шествие пажей"). - У вас подходящие физиономии для первой шеренги. Постарайтесь не простудиться и не приходите с фонарём под глазом, как иные любимцы публики и заслуженные республики.
Артистка Жевако потупилась. Вряд ли она когда-нибудь приходила с фонарём под глазом, но, видимо, знала, о ком говорит Карп Савельевич.
Мы с Мишкой пообещали не простужаться и не хулиганить. А я спросил, что такое "закрытый фильм". Оказалось, что это фильм, который снимали-снимали, да и бросили, потому что работа не заладилась. Но не как сегодня - такое на киностудии через день.
Мишка говорит:
- А я-то думал, это фильм, который сняли, но решили никому не показывать, потому что плохо вышел.
- Такое тоже случается, но редко, - сказал режиссёр. - На плохие фильмы тоже ходят зрители и порой даже лучше, чем на хорошие. Государство возвращает истраченные деньги, а людям какое-никакое развлечение. Это же наше кино, советское. Даже от плохого фильма особого вреда не будет. Пользы, впрочем, тоже.
Мы спросили, от каких фильмов бывает вред - от заграничных?
- От тех заграничных фильмов, что показывают на наших экранах, тоже особого вреда не бывает, - ответил режиссёр. - В них, правда, показывают красивую жизнь и всякие глупости и жестокости. Не слишком, но всё-таки. Но ведь на морально неустойчивых, разложившихся тунеядцев повлиять отрицательно может вообще всё, что угодно. Им хоть Бальзака дай - они в нём найдут всё то же самое, что в Мопассане. Такие даже из Пушкина вынесут лишь три карты, вдову Клико и тёмно-вишнёвую шаль. А по-настоящему вредных заграничных фильмов, где сплошные пороки и ужасы, у нас не показывают - заботятся о трудящихся. Ведь мы знаем, что забота состоит не только в том, что дать, но и в том, что не давать.
Артистка Надежда Зяблова сказала с восхищением:
- Карп Савельевич, вы сами как положительный киногерой!
- Я читаю курс киноэтики, - непонятно ответил Карп Савельевич. - Но реальность должна быть гибче теории.
И они с Надеждой Зябловой пошли, обсуждая какого-то Михаила Ильича, который был, да весь вышел. А с нами даже не попрощались.
Мы с Мишкой поняли, что наши киноработники должны бы отвести нас переодеться, а потом отправить с шофёром домой. Но, как на грех, все ушли за брынзой.
Мишка насупился и сказал обиженно:
- Мама про таких говорит: "Это не гостеприимный дом, а странноприимный". Так и пойдём, несолоно хлебавши и солнцем палимы, как ходоки.
Я поправил:
- Не ходоки, а бурлаки. Ходоков наверняка накормили. Ленин бы их иначе не отпустил. - И спрашиваю: - А что такое странноприимный дом?
Мишка плечами пожал, но ответил:
- Мама говорит: это там, где ложатся да помирают.
Но ложиться и помирать нам точно было рановато - пускай мир кино оказался совсем не таким приветливым, как мы сначала на радостях решили. В павильоне кипела жизнь, и мы с Мишкой пошли посмотреть на неё из мрака. Мишка
