начинаем встречаться на границе участков, мы обе занимаемся посадками со страстью новичков, и вскоре я понимаю, что садоводство для Б. – нечто… абсолютно необходимое. «Жизненно важное» было бы неправильным определением. У нее агрессивный рак груди. Всего пару лет назад моей маме сделали мастэктомию, удалили всю грудь в больнице Сундсвалля, а потом облучали в больнице «Каролинска» в Сольне. Ее так сильно облучали через грудную клетку, что она получила ожог, повлиявший на работу легких. Мама жила то у меня, то у Греты в Стокгольме, а оттуда ездила на автобусе в Центр безоперационного лечения рака. Нередко ее подвергали двум дозам облучения за сутки – возможно, чтобы сократить время и затраты на лечение. Б. лечат химиотерапией, она носит парик. По-моему, она сняла парик прямо передо мной, сказала, что в нем слишком жарко, и рассказала мне всю историю, чтобы я не удивлялась, когда увижу ее в платке. Так мы и сажаем цветы рядышком, каждая в своем кризисе. Я со своим писательским ремеслом, меня пугают жестокость, распри, борьба за место в литературном мире. Жизнь такая хрупкая. Намного плодотворнее сажать семена или печь хлеб, я сажаю сотни семян, вскапываю новые грядки, обновляю старые, ирис сибирский – прибрежные ирисы с леопардовым рисунком на сердцевине, окруженной большими полупрозрачными синими лепестками, с крепкими стеблями и похожими на траву листьями. Я делюсь ими с Б., она уходит, держа в руках рассаду.
Вскоре Б. умерла. Мы ходили на отпевание в красивую старую церковь. Опозорились, сев на стороне родственников, остались на задних скамейках, чтобы не мешать церемонии. У нее осталась дочь, которая только что выпустилась из гимназии или еще училась. Всякий раз, когда я вижу цветущие ирисы на соседнем участке, я думаю о Б. И сейчас чувствую, что она близко как никогда.
В девяностые, подрабатывая по ночам сиделкой у родственницы моего работодателя, я видела ее путь онкобольной своими глазами. Березовая зола там, где цитостатики уже бессильны. Она тоже умерла. Ей было слегка за пятьдесят. И теперь эти призраки ходят за мной по саду. Они пришли не для того, чтобы пугать меня. Но до меня доносится их шепот: «Мы тоже думали, что справимся. Как и ты».
* * *
Ребенок Софи умер еще в утробе, и ей пришлось рожать мертвое дитя. Многие тогда возмущались, как несправедливо, что это произошло именно с Софи и ее мужем. «Но если это несправедливо, – добавляет Софи, – значит, подразумевается, что бывают ситуации, когда потерю неродившегося или новорожденного ребенка можно назвать справедливой». Я с ней согласна – когда людей настигают несчастья и болезни, говорить о справедливости крайне нелепо. Вот невезение – совсем другое дело. Кому-то не повезло. Мне понравилась реакция доктора Аннели, когда она покачала головой и произнесла: «Вам просто не повезло». Нет ничего более утешительного. Мы, люди, ходим по Земле, и всем в чем-то не везет. Но некоторым особенно. Родиться в стране, управляемой диктатором, в зоне военных действий, в нищете, в государстве, где режим не признает нетрадиционной ориентации или жестко подавляет женщин, где свирепствует расизм. Родиться с предрасположенностью к тяжелым недугам, психическим или физическим. Благодаря защитным механизмам психики каждый думает, что самое ужасное, что может случиться в жизни, все-таки обойдет стороной. Если следить за собой. Если заниматься спортом. Если придерживаться здорового питания. Если принимать каротин в таблетках, хотя потом может оказаться, что он повышает риск онкологии. Оказывается, спаржа, брокколи и другие зеленые овощи содержат аспарагин – вещество, которое вызывает рост опухолей у мышей. Разве овощи не должны помогать, спасать? Нет, похоже, они защищают и здоровые, и злокачественные клетки.
Я отправляюсь на поиски в Интернет. Гугл притягивает меня, как мотылька притягивает свет. Я знаю, что если подойду ближе, то обожгусь, но остановиться не могу. Есть ведь серьезные сайты. Онкологический фонд, официальная страничка Комитета здравоохранения. Но и там почти сразу находишь информацию об инвазивном раке. А там медицинский отчет, написанный для коллег-медиков, о преимуществах и недостатках различных методов реконструкции груди при мастэктомии – то есть полной ее ампутации. «При инвазивном раке не рекомендуется… Поскольку прогнозируемая выживаемость не оправдывает столь дорогостоящего вмешательства».
У меня инвазивный рак? Все-таки три опухоли, если они выросли одна из другой… Я понятия не имею, как распространяется рак! И знать этого не хочу. Сколько раз за этот ужасный сентябрь мне приходилось участвовать в подобных разговорах. Я говорю:
– У меня три опухоли, две маленькие и одна большая.
– Да, хорошо, что все опухоли маленькие. К тому же ты еще молодая и сильная.
– Нет, у меня одна большая опухоль и две маленькие, мне удалят грудь целиком, а химиотерапия начнется прямо сейчас. Часто чем моложе человек, тем агрессивнее рак, а у пожилых болезнь, наоборот, протекает спокойнее. Скоро у меня выпадут все волосы, это первое, о чем меня предупредил врач.
– А моя мама вылечилась без проблем, ей тогда было семьдесят, хватило одной лучевой терапии. Может, и тебе хватит.
– Нет, у меня одна большая опухоль и две поменьше, мне ампутируют всю грудь. Это агрессивная форма рака, и мне сказали, что вряд ли получится сделать реконструкцию сразу же, а еще они будут пытаться уменьшить опухоль до операции, чтобы проверить, работают ли цитостатики. Потом операция, лучевая терапия и антигормональное лечение.
– Ну, не факт, что у тебя выпадут волосы. У моей мамы, например, не выпали.
Ох, я знаю, как это трудно. Правильно подбирать слова. Но не менее трудно быть понимающим, когда перед тобой разверзлась бездна. С каждым днем я теряю способность доносить до людей то, что хочу. Я работаю с языком, с манерой речи, со словами. И что бы я сейчас ни рассказывала, я получаю это обратно в такой форме, что начинаю сильно сомневаться, дошел ли до собеседника смысл. Может, я и вправду говорю что-то не то? Или люди слышат то, что хотят услышать, потому что не готовы принять иное. Один из самых тяжелых моментов – неопределенность. Когда не знаешь, чего ждать. И я устала от всех, кто приходит со словами, но не говорит со мной на одном языке. Это не помогает. Место, где я сейчас нахожусь, – это не место действия и не языковое пространство. Оно сугубо материальное, телесное, это химия, биология. У меня агрессивная, быстро растущая, гормонозависимая опухоль. Десять процентов женщин с раком груди вынуждены начинать с химиотерапии, потому что без этого нельзя провести операцию. А воспалительный рак груди еще хуже. Опухоли HER-2, такие
