на Ленинских горах»? Кому понадобился портрет?
– Не знаю.
– Где фон Кнорре?
– Не знаю.
– Где голубь?
– Тут. У ручья. В бане.
– Правильно.
– Вы все знаете.
– Этот комплимент вам не удался, – усмехнулся Лухманов. – Ладно. А почему немецкому командованию так не терпится заполучить эти чертежи?
– Они должны быть во вторник.
– Во вторник там?
– Да. Кнорре сказал так: «Если ко вторнику мы не выкрадем чертежи, будет очень плохо. Тогда уже они вообще ни к чему». Почему – я не могу объяснить. Вторник сегодня. Сегодня еще ждут голубя. А завтра…
– Завтра, – проговорил Лухманов, – выйдет приказ изменить схему обороны шоссе Валга – Рига, так как ваше командование решит, что чертежи достались нам. Ну-с, пока хватит разговоров. Сейчас вы ведете себя лучше. Вы открываете половину правды. Надеюсь, что доля правды в дальнейшем будет возрастать.
Он вышел и велел мне отвести шпионку к начальнику отдела.
В машине она выкинула штуку. Она начала с того, что заявила:
– Вы Заботкин. Правда?
– Откуда вы знаете?
– Я видела вашу фотографию. У Тони. Я теперь вспомнила.
Я молчал.
– Бедная Тоня, – вздохнула шпионка.
Я молчал.
– Бедная Тоня, – повторила она.
Я посмотрел на нее, отвернулся и вытер рукавом ветровое стекло.
– Вы не знаете, что с ней будет, когда поймают?
– Не знаю, – сказал я. – Не знаю.
– Ее расстреляют, – проговорила лазутчица и вдруг схватила меня за рукав.
– Прочь руки! – сказал я.
– Вы понимаете, ее расстреляют! Такой порядок. Если ты меня не отпустишь, там сообразят, что я попалась. На этот случай у меня есть к тебе пара слов, Миша. Так, кажется? Послушай.
– Я вам не Миша.
– Хорошо. Если ты меня не выпустишь, твоя Тоня получит пулю. Вот и все.
Я замахнулся на нее, но удержался и опять начал тереть стекло машины рукавом.
– Рук пачкать не хочу, – сказал я со злостью. – Тварь!
Я сдал ее на руки часовым, доложил начальнику и двинулся в обратный путь.
Тем временем Лухманов пересек сад, спустился задворками к ручью и открыл подгнившую от сырости дверь ветхой, заброшенной бани.
Над кирпичной воронкой, оставшейся на месте выломанного котла, висела клетка. Голубь, заслышав человеческие шаги, захлопал крыльями и просунул между прутьями клетки острый клюв.
Лухманов порылся в карманах, насыпал птице кукурузы. Он стоял и смотрел, как клюет голубь, – смотрел, улыбаясь, разминая одеревеневшие мышцы. Извлек голубя, привязал к ножке крохотный пакет, погладил лоснящиеся крылья.
– А ты, бедняга, тоже воюешь, – проговорил он. – Ну, лети, лети. Отдай фрицам их бумаги.
Он подкинул голубя, как мяч. Голубь вспорхнул и растаял в жаркой синеве.
Наступление продолжалось. Один поток наших дивизий двигался на запад, к морю, грозя отрезать пути отхода для противника, все еще цеплявшегося за Нарву и Таллин.
Другой поток устремился на юг. Быстро, один за другим, были взяты Валмиера, Лимбажил, а за Яунциемс уже показались острые шпили Риги. Опорные позиции врага были заранее известны. Блокированные, измолоченные нашими снарядами, они сдавались почти без боя.
Дальше катились убранные душистыми березовыми ветками орудия, расписанные лозунгами и портретами героев, коробки радиостанций, составы груженых платформ, влекомые могучими накалившимися тракторами СТЗ. На запад двигались зенитки и прожектора, снаряды и бочки с бензином, пулеметные ленты и связки бикфордова шнура. И на них сидели тесными группами автоматчики, артиллеристы, связисты. А навстречу гремящему, поющему потоку брели пленные. Они брели обочинами, построившись в затылок, потому что на дороге им не хватало места. Зеленые кители желтели от пыли и как бы ветшали на угловатых, понурых плечах, пилотки сдвигались на лоб, пухлые мешки тоже съезжали вниз и болтались ниже поясницы, нарукавные медяшки – «крымские щиты», «демянские щиты» – тоже покрывались пылью и тускнели. Немцы не смотрели на танки, на орудия. Каждый немец упирался неподвижным взглядом в спину идущего впереди. Точно внезапно ослепшие и оглохшие, ковыляли немцы – солдаты, фельдфебели, оберфельдфебели ударных дивизий – вслед за скуластым казахом, вздрагивали от его крика:
– Вертай рехтс!
На мызе, пощаженной боем, наскоро оборудовали пункт по приему военнопленных. На дворе спиной к фургону со сломанной оглоблей встали в шеренгу немцы, доставленные бойцом-казахом. Переводчик – маленький, черный, с большой головой – командовал по-немецки. Он вращал глазами так свирепо, что и боец-казах, и другие конвойные, отдыхавшие на дворе, и наши офицеры, приехавшие допрашивать пленных, невольно посмеивались при виде грозного маленького переводчика. Только немцы не смеялись. Без улыбки смотрели они на переводчика, и их лица выражали одно – покорность. И когда переводчик, сосчитав пленных, приказал повернуться, они быстро и четко повернулись, как одно многоголовое существо, не ощущавшее ничего, кроме слепой покорности. Только один пленный несколько выделялся из массы, и выделялся не столько безбровым бесцветным лицом, сколько поведением своим – чуточку менее спокойным, чем у остальных. В строю он следил за равнением и слегка подтолкнул вперед щуплого впалогрудого солдата, а как только прозвучало «разойдись», безбровый подошел к переводчику и сказал, что он перебежчик Руперт Грымжа и ему необходимо видеть командующего русской армией, чтобы сделать важное секретное сообщение. Переводчик пожал плечами и подозвал инженер-майора, прибывшего на приемный пункт, чтобы уточнить при допросе немцев кое-какие детали расположения минных полей.
– Вот адьютант генерала, – сказал переводчик.
Безбровый с минуту подумал, помялся в нерешительности и процедил:
– Прошу вас, не здесь…
Он намекнул, что хочет помочь русскому командованию, но другие пленные не должны об этом знать, так как это небезопасно: среди них ведь есть фанатики.
Медленно и осторожно выжимая слова, он сказал, что Грымжа – фамилия польская.
Лейтенант-переводчик и майор видали немало пленных, которые, ударяя себя в грудь, доказывали свое польское, чешское и даже русское происхождение. Но этот немец не бил себя в грудь. Это был вежливый, рассудительный, аккуратный немец средних лет, державшийся скромно и с достоинством, не заискивавший.
– Я был ординарцем у полковника Вальденбурга, – сказал он веско. – Вы знаете это имя. Начальник инженерной службы. Я был у него с
