Лухманов выпрямился и смотрел на нее уже совсем по-другому, что и я тоже перешел на свой собственный язык, совсем не похожий на язык недавнего писаря. Она продолжала в том же пошло развязном, деланом тоне.
– Для духов, – сказал Лухманов. – Да, вы собирались попрыскать духами. Сильный запах. Один раз в жизни вдохнешь такой запах – и хватит. Достижение вашей цивилизации, фрейлейн.
– Какая фрейлейн? Заладил.
– Интересно, – Лухманов повысил голос, – какой офицер дал вам такую славную вещицу? Может быть, Германрих или Руперт? Не помните?
Стало очень тихо в зале. Она сдавленно проговорила:
– Болтаешь невесть что…
– Вернее всего – Германрих. Не помните?
– Пошел ты…
– Скажете.
– Ничего не скажу.
– Скажете, фрейлейн, запираться нелепо. Всё скажете. А я вам подскажу. Германрих поручил вам выкрасть и переправить голубиной почтой чертежи, спрятанные в этом доме. Сперва вы надеялись, что это сделает Карен, и ограничились уходом за голубем и добычей кукурузы, которая, как известно, необходима голубям. Карен не оправдала доверия Германриха, проявила трусость и была убита. После этого на линию огня, так сказать, пришлось выйти вам. Один раз вам помешала девушка-санитарка, та, которая подошла к вам в сквере ночью. Чтобы замести следы, вы несколько дней не тревожили нас. Германрих перенес клетку с голубем поближе к читальне. Кукурузу вы доставали у кладовщика в отряде регулировщиц. Мы следили за вами, так как хотели взять с добычей в руках. И хотя нам удалось найти в печке шахматную ладью…
Шпионка, до сих пор слушавшая молча, зачмокала, собрала слюну, плюнула и забилась в истерике. Лухманов брезгливо поморщился, топнул ногой и гаркнул:
– Тихо!
– Вы… врете, – почему-то шепотом сказала она.
– Повторяю: чертежи, спрятанные в шахматной ладье, достались нам. Я хочу знать, есть ли еще в доме какие-нибудь важные документы?
– Нет.
– А что в газетах?
– В газетах совсем другое, – протянула она и резко выкрикнула: – Я ничего не скажу!
– Напрасно. Этим вы отягощаете свою вину, а она и без того нелегкая. Ведь вы – советская гражданка.
– Я немка!
Она хотела, должно быть, произнести это слово гордо и резким движением подняла голову, но и это движение было истерическое и настолько деланое, что Лухманов улыбнулся.
– Вот как?
– Да, – сказала она вызывающе. – Меня зовут Иоганна Виттих. Я немка.
– Вы советская гражданка, – повторил Лухманов раздельно. – Где родились?
– В Люстгартене.
– Где это – Люстгартен?
– Немецкая колония. Возле Дербента.
– Родные?
– Раскулачены. Я жила в Дербенте. Меня взяла к себе одна женщина. Наша бывшая прислуга. У нее квартира в Дербенте. Пожалела.
– Напрасно пожалела.
– Может быть.
– Откуда вы знаете Ахмедову?
– Я училась с ней в школе.
– Заботкина вы знаете?
Я ждал, что она скажет. Я слушал весь допрос, не двигаясь с места.
– Нет, не знаю. Тоня мне рассказывала о нем.
– В Ленинград вы поехали вместе?
– Вместе.
– Зачем вы поехали?
– К одному знакомому. Он погиб. Мы познакомились в Крыму на курорте. Мы переписывались, потом я решила ехать к нему. А Тоня в это время тоже собиралась в Ленинград.
– Дальше.
– Вы насчет того, как я попала к немцам? Думаете, нарочно перешла к ним. Ничего подобного. На Ладожском озере мы попали в бурю. Честное слово, можете проверить. Буксирный пароход «Гагара». Он сел на мель, а я и еще пассажиры отправились в шлюпке, и нас отнесло к немцам.
– Тоня была с вами?
Шпионка подумала.
– Да, – сказала она.
– Дальше.
– Нас держали сперва в Шлиссельбурге, в тюрьме, потом перевели в лагерь возле Вырицы, потом в другой лагерь – около Пскова, и там пришел к нам один офицер. Он прилично говорил по-русски.
– Германрих?
– Да, кажется, так. Настоящее его имя фон Кнорре, барон фон Кнорре. – Она видела себя пойманной, но пыталась выгородить себя. – Видите, я от вас ничего не скрываю. Он мне сказал: «Выбирайте: или мы вас выдадим большевикам, и с вами разделаются, как с изменниками, или работа для нас». Тоня, та сразу согласилась. Я не ожидала, такая на вид скромная. А я… знаете, я хоть и немка и, откровенно сказать, надеялась, что Германия победит и всем немцам будет хорошо, но шпионить как-то неловко. Тоня первая пошла через фронт, а я все отговаривалась – мол, неважно себя чувствую, то да се. Я у них там служила переводчицей почти год. А здесь Тоня действовала. Расхныкалась, разнюнилась: устала, мол, страшно, гонятся по пятам, пошлите Иоганну. Меня то есть. Этот фон Кнорре вообще ей симпатизировал. Вызывает меня: ступайте, говорит. Задание – выкрасть чертежи. Я не хотела идти. Он пригрозил: «К большевикам, – говорит, – желаете?» Это жуткий человек, жуткий, уверяю вас. Я пошла. И вот по неопытности своей с первого раза да и угодила к вам.
– Допустим.
– Я говорю правду.
– Откуда же вы знаете Карен?
– Со слов Тони. Все со слов Тони.
– Допустим.
– Клянусь вам.
– Кто зарезал Карен?
– Он зарезал ее! Фу! – Шпионка помолчала, повздыхала, перевела дыхание. – Я вам сказала: фон Кнорре – жуткий человек. Зарезать жену!
– Она его жена?
– Приблизительно жена. У него, то есть у его родителей, была усадьба в Эстонии. Недалеко где-то. Карен – дочка их экономки. Еще девчонкой влюбилась в Августина, ну, в этого фон Кнорре. А он бывал в усадьбе до сорокового года. Первые годы войны он путешествовал, был, кажется, в Африке. Недавно, перед тем как красные сюда пришли, он заявился сюда, разыскал Карен, обещал взять с собой в Германию. Ну и потребовал услуг. А потом ему показалось, что она собирается выдать его. Не знаю почему. Мне Тоня передавала. Карен все время страшно боялась. Вдолбила себе в голову, что Заботкин обнаружит где-нибудь Тоню, а Тоня выдаст всех – и фон Кнорре и ее.
– Где теперь Тоня?
– Здесь, вероятно.
– Вы не знаете, кто в прошлую пятницу был в читальне и вырезал иллюстрацию из номера «Известий» – «Московские студенты
