посидите, – проговорил вдруг писарь голосом Лухманова.
Я опешил и сел.
Когда бойцы вышли, кроме одного, удалившегося за перегородку, Лухманов поманил меня и тихо сказал:
– Не узнаешь начальника? Нехорошо, нехорошо, молодой человек. Начальника надо узнавать в любом виде. Ну, здоров? Очень хорошо. Будем действовать сегодня на пару. У нас тут дела идут.
– Серьезно?
– Найдено зерно истины. Вернее, целая горсть этих ценных зерен. Не понимаешь? Тебе ставится такая задача: побегать по Аутсе и ко всем приставать с расспросами, когда уехал из этого дома капитан Лухманов и в каком направлении. Ясно! Потом – сюда.
Лухманов замолчал, вдавил голову в плечи и опять задремал. Пожилой, уставший от бумажной канители писарь. Изредка он открывал один глаз и косился на дверь.
Вернувшись, я застал его на том же месте.
В течение дня и вечера ничего существенного не произошло, если не считать телефонного звонка. Звонил Поляков из госпиталя, где лежал раненый Перов. Лухманов опустил трубку и сказал:
– Перов бредит. Ничего нельзя понять. Впрочем, ты не знаешь всю эту историю. Ладно, потом узнаешь. Будем болтать о чем-нибудь другом.
Я тоже получил роль – тылового старшины из писарей. Я о многом хотел расспросить Лухманова: мне хотелось знать, кто такой Перов и что произошло с ним, какие зерна истины нашел Лухманов, но я понимал, что Лухманов расскажет сам, когда придет время. Мы спали по очереди за перегородкой. Под утро Лухманов заявил, что он покинет меня часа на два.
– Надо покормить голубя, – сказал он.
Он опустил руку в карман и вынул горсть кукурузных зерен.
– Зерна истины? – сказал я.
– Да. Кукурузными зернами, – сказал Лухманов тихо, – кормят почтовых голубей.
Он вышел. Я сел в кресло Лухманова. Снова я вспомнил таежных охотников, которые щекочут у себя в носу соломинкой, чтобы не заснуть. Я уже начал подумывать, чем бы заменить соломинку, когда в сенях вдруг послышались легкие, быстрые шаги.
Дверь отворилась. В зал вошла девушка в новенькой, туго перетянутой ремнем шинели, светловолосая и довольно миловидная. Она небрежно откозыряла и окликнула меня:
– Эй, солдат!
– Ну, – отозвался я, – чего тебе?
– Проспишь царство небесное, – сказала девушка и засмеялась. – Ты один тут, что ли? Слышишь, да хватит тебе спать. Где начальник твой? Лухманов.
– Таких у нас нет.
– И Полякова не знаешь?
– Нет.
– Ничего ты не знаешь, солдат. Э-эх!..
Она подошла к столу и оперлась руками о край. И тут что-то словно сжало мое горло. На запястье незнакомки я увидел четкий рисунок синей розы. И чтобы сгладить секунду смущения, чтобы не испортить своей роли внезапным замешательством, я стал пространно и добродушно говорить:
– Мы сегодня только въехали. Видишь, тюки лежат неразвязанные. До нас, может быть, и были они… Как ты сказала? Ухманов?
– Лухманов.
– Не слыхал.
– А старшину Заботкина знаешь?
– Заботкина знаю, – сказал я и высыпал табак из начатой самокрутки. – Миша Заботкин. Как же! Вместе служили. Он ведь, знаешь, ранен.
– Ранен?
Девушка прижала ладони к щекам и открыла рот. Я спросил:
– Знакомая его будете?
– Тяжело ранен? – выдохнула девушка.
– Нет. Вы не…
– Где он? В госпитале?
– В госпитале. Близко тут.
– Я жена Заботкина, – заявила гостья. – Моя фамилия Ахмедова. Тоня Ахмедова.
Если бы она увидела в эту минуту мои глаза, она прочла бы в них закипевшее бешенство. Но я смотрел в стол. С молниеносной быстротой старался я придумать, что делать дальше, как себя вести. Я никогда не бил женщин. Но эту… Если бы я ударил ее один раз, то, пожалуй, не мог бы остановиться и колотил бы, колотил до полусмерти. Между тем гостья продолжала непринужденно:
– Я так давно разыскиваю его. И вот пожалуйста, ранен. Специально взяла отпуск, приехала из Ленинграда. Вот документы мои.
Она положила на стол красноармейскую книжку и отпускной билет. Я взял документы левой рукой, а правой нащупал в кармане пистолет.
– Новенькая книжечка, – сказал я сухо, почти злобно и замолчал, подбирая слова.
– Только-только выписали. Старая истрепалась, знаете. Я и подала рапорт, чтобы мне, значит, новую выписали. В дороге, знаете, все должно быть в порядке. У вас телефон есть? Вы не можете позвонить туда, в этот госпиталь, и узнать, когда мне можно прийти?
– Можно это. Можно.
– Так звоните, а? Поскорей.
Конечно, ей не терпелось. Не терпелось ей, чтобы я ушел за перегородку и оставил ее одну хоть на пару минут. Она ведь не знает, что документы уже у нас в руках, что тайна шахматной ладьи уже известна. Что ж, я оставлю ее одну. План мой окончательно созрел. Я неторопливо прошагал за перегородку и там носом к носу столкнулся с Лухмановым, который сделал мне знак молчать. Я и не слышал, как он вошел с заднего входа.
Гостья быстрым движением сунула руку в карман и вынула небольшой инструмент, похожий на пульверизатор. Она не знала, что за ней следят сквозь щели в перегородке две пары внимательных глаз. Первым ворвался в зал Лухманов. Она не успела поднять и наставить на него свое оружие. Лухманов опередил ее. Удерживая ее сзади за локти, он крикнул мне, вбежавшему вслед:
– Веревку!
Арестованная извивалась, пробовала даже укусить мне колено.
– Да что это? – кричала она. – За что? Ироды! – И она пустила своим звонким девичьим голосом трехэтажное ругательство. – Я жаловаться буду! Солдаты! Я к мужу в отпуск приехала. А-а-а! Люди добрые, выручайте…
– Вот ведьма, – сказал я, зажимая ей рот. – Проклятая ведьма!
– Сейчас вызову машину, – сказал Лухманов. – Ну-с, фрейлейн, как вас там?..
– Какая еще фрейлейн…
– Ахмедова, кажется.
– Да, Ахмедова. Я к мужу приехала…
– А этот подарочек, – Лухманов поднял с пола инструмент, напоминающий пульверизатор, – мужу привезли? Хорошая вещица. Или передумали? Мне решили подарить?
– Лопух лесной, вот ты кто. Это трофейное. Мне один офицер дал. Дамская прыскалка для духов. Больше ничего.
Она не замечала, что
