приняв на себя вес, аккуратно опускал его на пол. Отдывавшись, он протянул руку к каменному лицу. Но Томас видел, что юноша отдернул руку, его пальцы так и не коснулись драгоценного лика.
— Томас, в нем есть магия, — восторженно сказал Саймон.
— Только мастерство — работать по ночам, сражаться со страхом — достаточно одного мастерства, я бы сказал.
— В этом лице есть магия, — повторил Саймон. — Магия выкачивает силу из земли под собой. Она долбит Танцующий холм. Томас, в его глазах вода. Влага старого колодца. Лицо просто изумительно.
Он посражался с облицовочным камнем и поставил его на место.
— Хотел бы я, чтобы это был я. Хотел бы я, чтобы зеленый человек выбрал меня. Что за ужас, Томас. Честно.
Томас Уайет с изумлением глядел на друга. Неужели это действительно Саймон, сын мельника? Тот самый юноша, который уже десять лет несет Крест каждое Воскресение Христово? Саймон Мельник! «Я танцевал с ними на лесном перекрестке».
— С кем ты танцевал на перекрестках, Саймон?
— Сам знаешь, — прошептал Саймон. — Он жив, Томас. Они все живы. Они здесь, вокруг нас. Они никогда не уходили. Повелитель Леса показал нам…
— Терн? Ты его имеешь в виду?
— Его! — Саймон указал на скрытую нишу. — Он здесь уже несколько лет. Он пришел в то мгновение, когда монахи решили построить церковь. Томас, он пришел, чтобы спасти нас. И ты помогаешь… Я тебе завидую.
Саймон спустился по приставной лестнице. Незаметная ночная тень бросилась к высокой арке — в ней скоро будет установлена дубовая дверь, — пронеслась через взболтанную грязь холма, вокруг леса, и побежала туда, где темнела спящая деревня.
Томас, соскользнувший вслед за ним, поставил лестницу к стене. Он вышел на открытый холм и, едва прикрытый от костра сторожа, посмотрел на север, поверх леса, туда, где тракт, идущий по гребню холмов, казался высокой темной лентой на фоне бледного серого свечении облаков. Ниже тракта горел костер. Он знал, что видит лесной перекресток, где вымощенный камнем тракт, построенный еще римлянами, пересекал заброшенную дорогу между Вудхерстом и Бидденденом. Ребенком он играл там, хотя ему и запрещали ходить по сломанным камням заброшенной дороги.
Недалеко от пустынного перекрестка находилась поляна, на которой он и Уот, старший брат Саймона Мельника, часто находили холодные остатки огня и еды. Изгнанники, конечно, или саксонские рыцари, путешествовавшие с тайными поручениями по скрытым лесным дорогам. Других причин представить себе было невозможно. И там еще стояла старая деревянная виселица, на которой, похоже, вершилось лесное правосудие…
Содрогнувшись, он вспомнил, как однажды пришел на поляну и увидел распухший сероватый труп, свисавший с почерневшей виселицы. На плечах мертвого преступника сидели темные птицы, на лице не осталось ни глаз, ни носа, ни какой-нибудь плоти. Больше он никогда не приходил туда.
И вот сейчас на лесном перекрестке горит огонь. Точно такой же, как и тридцать ночей назад, когда Терн послал за ним девушку…
Он проснулся, когда кто-то снаружи произнес его имя. Его жена, Бет, спокойно спала на соломенном тюфяке, слегка повернувший на бок. Стояла темная ночь. Он натянул бриджи и накинул на плечи льняную рубашку. Шагнув наружу, он потревожил курицу, которая, зло кудахтая, отправилась искать другой насест.
Девушка была одета в темную одежду, голова покрыта шалью. Совсем юная, и протянутая к нему рука — мягкая и бледная.
— Ты кто? — спросил он, отшатнувшись назад. Она потянула его за собой. Он не хотел идти, частично из-за страха, частично из-за опасения, что его увидит Бет.
— Иагус горот. Фиата! Фиата! — Непонятные, странные слова. Похожи на слова из тайного языка, но это не он.
— Ты кто? — настойчиво спросил он, и девушка вздохнула, все еще держа его за руку. Потом показала на себя. Из-под шали сверкнули глаза. Волосы длинные, и он почувствовал, что они рыжие, цвета огня.
— Анут! — сказала она и указала вдаль.
— Терн. Ты идти с Терн. С Анут. Я. Идти. Томас. Томас к Терн. Фиата!
Она потянула его за руку, и он побежал. Она тут же отпустила его и, сгорбившись, побежала перед ним, ее юбки развевалась. Он спотыкался в темноте, а она, казалось, могла видеть каждую низко висящую ветку и каждый высокомерный корень бука, вылезший на тропинку. Они вошли в лес. Он сосредоточился на ее летящей фигуре, иногда крича, чтобы она шла потише. И каждый раз, когда он растягивался на земле, она возвращалась, беспокойно и нетерпеливо щелкая языком. Она помогала ему встать на ноги, и немедленно тянула в глубь леса, не обращая внимания на риск поломать ноги или лишиться головы.
Внезапно он услышал голоса, ритмичный бой барабана, потрескивание огня… и мелодичное журчание бегущей воды. Она привела его к реке, которая вилась через лес, потом текла через холмистые пастбища и впадала в Эйвон.
За деревьями он увидел костер. Анут опять схватила его за руку и потащила, но не на освещенную полянку, а к реке. Идя вместе с ней, он смотрел на пламя. Темные человеческие фигуры пробегали перед огнем. Похоже, они танцевали. Четкий ритм, словно одна кость бьет по другой. Голоса пели. Язык вроде бы знакомый, но невозможно понять ни слова.
Анут протащила его мимо освещенной светом костра поляны. Он вышел на берег реки, и она ускользнула в темноту. Удивленный, он повернулся и прошипел ее имя; но она исчезла. Он опять посмотрел на воду, поверхность которой, освещенная светом звезд и ущербного месяца, казалась живой. На краю воды рос терн с толстым стволом. Дерево тряслось и шевелилось под ударами вечернего ветра.
Внезапно терн оказался прямо перед изумленным Томасом Уайетом. Он рос, распрямлялся, вытягивался. Появились руку, ноги, зубы и глаза, отражавшие свет луны.
— Добро пожаловать, Томас, — сказало дерево.
Томас шагнул назад, испугавшись приведения.
— Добро пожаловать куда?
Терн засмеялся. Проскрипел человеческий голос, как у чахоточного ребенка:
— Томас, оглянись вокруг. Скажи мне, что ты видишь?
— Темнота. Лес. Река, звезды. Ночь. Холодная ночь.
— Томас, вдохни. Что ты почувствовал?
— Та же самая ночь. Река. Листья и роса. Огонь, я чувствую огонь. И осень. Все запахи
