не вижу. В покойницкую его пока свезли, а скоро схоронить должны вместе с другими безродными. Поезжайте туда, коль интерес на то имеется. Только никак не пойму, что вы узнать от него можете?
– Нам в институте и медицинские науки преподавали, а потому могу сказать: убит он или в воде захлебнулся.
– Дай то бог. Всего вам доброго. А я пойду еще с казачком тем потолкую, может и скажет чего.
Иван Павлович решил не откладывать осмотр покойного и, не заходя домой, нашел извозчика, который и отвез его, куда требуется. После осмотра он тут же вернулся в полицейский участок, нашел пристава Вахрушева и сообщил тому:
– Как я и думал, задушили его. Скажите, а у казака нашего не находили веревки какой или чего подобного?
– Веревки не было, – ответил тот, – а вот конская уздечка при нем была. А почему спрашиваете?
– На шее у покойного след, какой обычно после удушения остается. Потому и решил, не своей смертью он умер, а в воду его уже мертвым спровадили. Так что вы правы оказались, Елизар Иванович.
Полицейский радостно улыбнулся и протянул Менделееву руку.
– И вам спасибо большое.
– Мне-то за что, – смущенно ответил тот, пожимая лапищу пристава.
– А как же, помогли определить, откуда он родом, остальное мы как-нибудь сами докумекаем. Одно скажу, завтра с утра мы казачка этого в острог определим. Там самое ему место.
– Рад был помочь, – улыбнулся Менделеев, – тяжкая у вас служба.
– Кому-то надо и этим заниматься, – провожая его, отвечал пристав.
На следующий день в дверь четы Менделеевых вновь раздался стук. На пороге стоял все тот же Елизар Иванович Вахрушев, причем вид у него был обескураженный. Иван Павлович хотел было пригласить зайти его внутрь, но тот покачал головой, отказавшись от приглашения.
– Я чего заглянул, – шепотом произнес он, – предупредить вас хочу, осторожней быть…
– Что ж там такое случилось? – с удивлением спросил Иван Павлович.
– То и случилось, убег казачок этот. Вчера попросился по нужде, а когда его вели, вдарил чем-то стражнику по башке и был таков. Но мы его все равно рано или поздно поймаем, далеко не убежит.
– Мне-то чего бояться, – удивился Менделеев.
– Кто ж его знает, что у него на уме, вдруг да захочет с вами поквитаться…
– Спасибо, что сообщили. Поостережемся, – ответил Менделеев, и пристав отправился по своим делам.
Глава пятнадцатая
…Весь день Ивана Павловича не оставляла мысль о сбежавшем казаке, назвавшемся Назаром Сидоровым. Прежде всего он не мог представить себе, как тот сможет помочь своим землякам в предстоящем побеге из тюремного замка, что, по словам пристава, готовила группа осужденных. Вряд ли он в одиночку рискнет напасть на тюремную охрану или сделать там подкоп под стену. Тогда зачем он приехал сюда с Дона? И таких вопросов у него рождалось множество…
Незаметно для себя Менделеев снял с полки шахматную доску, положил ее на обеденный стол и быстро расставил на ней фигуры, как он обычно делал, когда затруднялся найти какое-либо решение. Он представил себя на месте сбежавшего казака и стал разбирать те или иные варианты его участия в побеге.
«Если его дружкам все же удастся освободиться от цепей, а потом перемахнуть через высоченный забор, то этот самый Назар должен поджидать их где-то поблизости, – рассуждал он, – а потом указать им дорогу или, иначе говоря, быть их проводником. Вот за этим он сюда и пожаловал», – наконец догадался он.
Далее он стал рассуждать, автоматически передвигая фигуры, тем самым решая, в какую именно сторону направятся беглецы. Возникал вполне резонный вопрос: двинутся они на север или на юг.
«На север вряд ли, – думал он, – поскольку сами они с южных краев. Значит, остается юг, а потому наверняка будут пробираться в сторону Тюмени. По левому берегу Иртыша, а потом вдоль Тобола и до Туры им дорога вряд ли известна. Потому они явно выберут путь по старому сибирскому тракту. Тут и к бабке ходить не надо…»
Он налил себе в стакан холодного чая и вытянул из начатой пачки папиросу, закурил, что делал довольно редко, лишь когда ему случалось решать подобные задачи. Глянул на шахматную доску, где часть фигур сосредоточилась в центре, а фигуры воображаемого противника образовали вокруг них что-то похожее на полукруг.
«Вот-вот так бы я и поступил на месте пристава Вахрушева, организовал засаду возле переправы или где-то на тракте. В городе тех беглецов им вряд ли удастся сыскать».
Он не заметил, как Мария Дмитриевна подошла к нему, ласково провела рукой по всклокоченной шевелюре и поинтересовалась:
– Неужели тебе скучно со мной, коль решил сам с собой в игрушки поиграть?
Он, слегка смутившись, ответил:
– Совсем нет, просто соображаю. Как наш беглец поступит, если его товарищам удастся из острога бежать.
– О ком это ты? – не сразу поняла она.
– Я же тебе рассказывал, – недовольно хмыкнул он, – про того мужика, ради которого меня давеча в участок позвали. Или забыла уже? Ой, память у нас не иначе как девичья, ничего не скажешь…
– Совсем не забыла, – чуть обиделась Мария Дмитриевна, – только одного не пойму: как ты через эти фигурки можешь что-то человеческое распознать?
– А вот и могу. Что в том особенного. Шахматы ведь не просто так придумали, как, впрочем, и другие игры. Это все к людям относится. И король, и королева – все они из жизни взяты.
– А если о нас речь вести, тогда я королевой буду? – с лукавинкой в голосе поинтересовалась она.
– Несомненно, – улыбнулся он, – ты – моя королева, а я в таком случае беру на себя роль короля.
– И с кем мы будем воевать? – вполне серьезно, глядя на улыбающегося мужа, спросила Мария Дмитриевна.
– Противников много, – без малейшей улыбки ответил он, – например, мы сами.
– Ты хочешь сказать, будто меж нами идет сражение, – не поверила она. – Это как же?
– Да нет, пока друг с другом мы, судя по всему, не воюем. Разве что ночью, – чуть улыбнулся он.
– Ой-ой, – смущенно замахала руками Мария Дмитриевна, – давай не будем об этом. Главное, пока военных действий не предвидится, а там… поглядим.
– Хорошо, но церковь считает, что, прежде всего, человеку приходится воевать самому с собой.
– Это как же? Как я могу воевать против себя? Для меня это слишком сложно, поясни…
– Допустим, ты очень любишь сладкое…
– Как ты догадался? – облизнулась Мария Дмитриевна, – я того ни от кого не скрываю. И что тут такого?
– Вот, это и есть грех, когда поощряешь себя в своих слабостях. Или, к
