а не на тебя.
— А ну, блин, погоди. Сказал ты мне об этом? Не сказал. Получается, что это я должен сердиться на тебя, а не ты или еще кто-то на меня. И вообще, какой судья, хердья, если и так понятно, что побеждает та команда, которая дольше продержится?
— Сегодня Рождество, повери, попробуй хотя бы сегодня обойтись без своих обсценных междометий. А по поводу всего остального не беспокойся. Наталина будет и в следующем году, у тебя будет возможность пересдать этот экзамен.
«Настоящий Синиша» захотел выругаться как-нибудь посочнее, а потом хлопнуть кухонной дверью так, чтобы ручка осталась у него в руке и он швырнул бы ее потом прямо в лоб этому длинному дебилу, чтоб ему…
Вместо этого:
— Тонино, я приехал сюда не по своей воле и не для того, чтобы играть по вашим правилам. Поэтому не издевайся надо мной. Если меня кто-то будет искать — я в своей комнате. Ты оставил мне какие-нибудь газеты?
— Все десять последних номеров «Глобал». Рождественский обед начинается в полдень, как и в других третичских домах. Для моего отца и для меня будет большим удовольствием, если ты к нам присоединишься.
Поверенный иронично улыбнулся:
— Без проблем. Все для вашего удовольствия…
* * *
С:/Мои документы/ЛИЧНОЕ/Ягуонь(?)
Ужас… Мое задание ужасно само по себе: бессмысленное, никому не нужное, глупое и безотрадное, — но есть кое-что пострашнее. Остров очень красивый — я, дурак, в общем-то жду, когда уже наступит весна, чтобы увидеть его во всей красе, в цвету. И люди в принципе ОК. Старые твердолобые чудаки, но совершенно не агрессивные. Они, конечно, бурно реагируют на мои инициативы, но не нападают. Отмахиваются: я муха, а они коровы, машущие хвостом. И это ОК. Идиллия, в которой они приехали мирно доживать свои годы. Они чувствуют себя как тогда, когда они были молодыми парнями, только теперь им немного помогают итальянские мафиози. Все это ОК, но истории… Все то, что происходило тогда, когда они были детьми и еще раньше, — это страх и ужас, чистый хоррор. Бонино и Тонкица, Барзи и его брат, которые не смогли решить, кто из них больше виновен в трагичной гибели отца, и не разговаривают уже больше пятидесяти лет. И у этого моего невольного Санчо Пансы — в чем-то гения, но вообще-то идиота — тоже есть своя турбо-мрачная история, сто пудов, я уже слышал некоторые ее фрагменты, но не рискую расспрашивать о деталях… Наверное, боюсь, как бы она не испугала меня настолько, что я сбегу отсюда раньше времени. Хотя это было бы не так уж и плохо…
И все-таки самое страшное на сегодня — это «ягуонь», как-то так они это произносят. Почти в каждом доме здесь держат овец: не много — не более десяти. Приблизительно в первой половине ноября одну «нуосящу» (суягную, беременную) овцу отделяют от стада и начинают кормить специальной смесью трав, среди которых есть съедобные и ядовитые, свежие и сухие. Ее откармливают этим коктейлем с одной-единственной целью: чтобы у нее случился выкидыш прямо перед Рождеством. Ягненок, выкинутый в нужное время и приготовленный к рождественскому обеду, является знаком того, что следующий год для этого дома будет успешным и плодотворным и что в уходящем году хозяева как следует потрудились. Ягнят при этом почти всегда бывает больше одного — обычно два или три. Говорят, у какого-то Ренцо Смеральдича «пуосле туой войны» из несчастной овцы вышло сразу девять абортированных ягнят. Обычай велит хозяину похвалиться таким благословением, поэтому каждый, кому привалило это счастье, вывешивает на передней части дома снятую с ягнят кожу. Во второй половине дня, после рождественского обеда, жители ходят по деревне, а хозяева, у которых на дверях висят кожи, ждут гостей и зазывают их угоститься ракией и пирогами.
Вот так: эта комбинация, этот коктейль пенсионерской идиллии и жутких историй, прекрасного и ужасного, сводит меня с ума, пожалуй, больше всего. Мои двое — Крамер против Крамера, Бонни и Клайд — получили сегодня от своей овцы три «ягуоня», около десяти утра, и едва успели их освежевать и приготовить к обеду. Они сказали, что времени хватило идеально, лучше не бывает. Одного Санчо сварил с картошкой, морковкой и тремя видами какой-то местной капусты («зимский капуоз», как-то так), а двух других запек, тоже с картошкой, в печи. Даже не знаю, как лучше. «Молодая ягнятина», — сказал он, когда я спросил, что это, что за мясо. Молодая, ё-моё, да, но… Мягкая, тает во рту, кости жуются как хрящики. А что за вкус такой, как будто травы какие-то? «Да, это травы, которые их мама ела во время, хм, беременности». Он мне отвечает как-то пространно, а старик в своем репертуаре. Молчит и жует себе. Но когда я спросил в третий раз, старый, впервые заговорив со мной, начал рассказывать монструозную историю. Но, едва открывшись, он вновь закрылся после своего монолога. Я сначала обрадовался, что он заговорил, подумал, что из этого может что-то получиться, а теперь не знаю. Потому что — а надо ли оно мне? У старика на острове нет никакого влияния, его все избегают. Как и его сына.
Как и меня.
Ё-моё, на двери висят три кожицы, а постучалось только два человека! Нечестно.
* * *
Селим выглянул из-за двери с неоткупоренной бутылкой шампанского в руках.
— А гиде твой дружбан? Как ты стряхнуль его с себя?
— Без проблем, — соврал ему Синиша и тут же пожалел («стряхнул с себя»?!?), что не взял с собой Тонино. Не то чтобы он хотел пойти к Селиму вместе с Тонино, но ему было его жалко. Тонино ушел в себя еще накануне, когда узнал, что его повери, его лучший друг, уже договорился встретить Новый год с Селимом, а не дома. Он ни о чем не спрашивал, а отвечал сухо, произнося только необходимые для взаимопонимания междометия. Вечером он оделся во все праздничное, а когда Синиша спустился поздравить его — пожелать, как принято, всего наилучшего в новом году — и пойти к Селиму отмечать, он дал ему большую стеклянную миску с фритулами[14], накрытую кухонным полотенцем:
— С тертым яблоком и изюмом. Отнеси и угости Селима, не пойдешь же ты к нему с пустыми руками.
«И куда мне это теперь девать», — думал Синиша, выходя из дома с теплой миской в руках, думал, неся ее мимо одного Мура, другого Мура, вдоль моря, через лес… Он боролся с
