разделяешь их на категории плохих и хороших. Святоша, одним словом.
— Неправда, подлецу руки не подам, — возразила Василиса.
— Но кроме подлецов есть и другие скверные люди.
— Например?
— Воришки, мошенники, хапуги и прочая людская дрянь.
— Это не скверные люди, — убеждённо проговорила Василиса.
— А кто?
— Люди, которые обрели пороки при стечении неблагоприятных обстоятельств, либо не смогли совладать с собой при появлении соблазна. Такие пороки можно устранить, если человека перевоспитать, переубедить, создать определённые условия для переосмысления его поступков.
— А подлеца, значит, исправить невозможно?
— Никогда.
— Почему? — допытывалась Нинка, в глазах её появилось нескрываемое любопытство.
— Всё просто. Подлец — это негодяй, гнусный и мерзкий человек, лишённый нравственных принципов. Причём, вся его подлость заложена на бессознательном уровне. Его поступками движут инстинкты, а не разум.
— Тебе бы, Васска, не вагоны связывать между собой, а людей наставлять на путь истинный, — восхищённо произнесла Нинка и ухватилась за бутылку. — Ты, блин, врождённый психолог. Из тебя получился бы хороший педагог.
Она разлила вино по стаканам, сказала:
— Хочу выпить за тебя, Васска. Ты настоящий человек. Ты сокровище. Таких на свете немного.
— Скажешь, тоже, — смутилась Василиса и опустила глаза. — Хороших людей много, неправда.
— Ну, это твоё мнение, а моё пусть останется при мне. Я знаю, что говорю. За тебя, подруга, — Нинка поднесла стакан ко рту и также медленно, как и в предыдущий раз, принялась цедить вино сквозь зубы.
— Ну, а теперь скажи мне, подруга, почему мужики шарахаются от меня? — поставив пустой стакан на стол, потребовала Кувалдина.
— Потому, что не видят в тебе женщину. Тычешь в нос кулаки, да материшься. Кому это понравится? Причём, делаешь прилюдно. Мужики не любят публичного унижения и переносят болезненно.
— Значит, чтобы захомутать мужика — нужно всего лишь перестать матюгаться, начать усюсюкать с каждым из них, поменять штаны на юбку, и что ещё? — с вызовом спросила Кувалдина. — Намалевать глаза и губы?
— Стать такой, какая ты есть на самом деле. Ты же доброжелательная и заботливая, только почему-то стараешься скрывать свои чувства, хочешь казаться властной и жесткой. Для чего тебе весь этот маскарад? Будь обыкновенной девушкой, и парни к тебе потянутся.
— Не девушка я, — оборвала её Нинка. — В пятнадцать лет бабой сделал меня один подлец…
Уголки её губ мелко дрогнули, Нинка отвела взгляд куда-то в угол комнаты и надолго замолчала, вспоминая, по всей вероятности, те трагические события. По её внезапной реакции было видно, как задели за живое слова Василисы, как разволновалась она. Казалось, Нинка вот-вот расплачется. Василиса тут же умолкла и ждала, когда Нинка успокоится и сама захочет продолжить разговор.
Вопреки ожиданиям, Нинка не размякла, не пустила слезу от тягостных воспоминаний, не позволила вызвать чувство жалости к себе. Глаза её оставались сухими и даже голос не дрогнул, когда она заговорила вновь.
— Отец мой священником был, его расстреляли, когда мне исполнилось десять лет. Аккурат в мой день рождения это и произошло. ЧК будто специально выждало момент и преподнесло мне такой подарок.
«Совсем, как у меня, — подумалось Василисе. — Отца арестовали тоже в мой день рождения».
— Похоронить отца нам не дали, а матери кто-то из сердобольных чекистов сообщил, что нужно бежать из города немедленно, иначе и нам не поздоровится. Из всех родственников у нас оставался только дядя по маминой линии, он жил где-то в Сибири. Мама долго не раздумывала, купила билет на первый уходящий поезд, и мы поехали в неизвестность.
— А где вы жили? — не удержалась от вопроса Василиса.
— В революционном Петрограде, — с сожалением вздохнула Нинка. — Неподалёку от Смольного.
— Ты жила в Ленинграде?! — с удивлением воскликнула Василиса.
— Жила, подруга, жила. И, между прочем, хорошим манерам обучалась. Только вот огрубела за шестнадцать лет, одичала в тайге-то, многое уж позабылось. Мне и самой порой не верится, что эти события когда-то были в моей жизни.
Нинка опять помолчала немного, будто колебалась с принятием решения: стоит ли раскрывать душу перед Василисой? Не случится ли неприятных последствий после её исповеди? Потом всё же решилась, продолжила:
— В дороге к нам подсел попутчик, одет был хорошо, с виду интеллигентный, общительный. Маме он сразу понравился, рассказывал много интересных историй, оказывал мелкие услуги, шутил, а ночью, когда мы спали, украл наши деньги, забрал драгоценности и был таков.
Нинка на секунду умолкла, смахнула просочившуюся наружу единственную слезинку, заговорила вновь:
— Когда мама обнаружила пропажу, у неё случился сердечный приступ, она упала без сознания на пол. Это произошло за несколько остановок до Перми. В Перми нас высадили, отправили в больницу. Там мама и умерла. Помню, я сутки напролёт выла от горя. Меня хотели отправить в приют, но вмешался врач, который маму пытался выходить. Пожалел он меня, горемычную. Оказалось, у него в этих местах был родственник, который работал лесником и жил в тайге. Он был одинок и забрал меня к себе. Потом удочерил, дал свою фамилию. Так я стала Кувалдиной.
Василиса слушала Нинку, затаив дыхание. Смотрела на неё, как на музейный экспонат, и не могла представить её девчушкой в десятилетнем возрасте. Какая она была? Худенькая, бледная, или розовощёкая весёлая крепышка? И каково было её состояние, когда она одномоментно лишилась родителей и оказалась одна-одинёшенька в незнакомом городе?
Воспоминания давались Нинке всё же нелегко. Василиса заметила, как постепенно менялось её лицо. Кожа на скулах обескровилась, побелела, голос с каждым новым словом становился всё тише и тише, потемневшие глаза увлажнились. Несколько раз Нинка судорожно сглатывала накатившуюся горечь в горле.
— Давай глотнём вина, что ли, а то ещё чего доброго — разревусь, — пересиливая своё душевное состояние, произнесла Нинка со свойственной ей усмешкой. Но усмешка эта получилась у неё не иронической, как обычно, а печальной и беспомощной.
— А какая у тебя была фамилия? — спросила Василиса, когда Нинка разливала остатки кагора по стаканам.
— Фамилия? — Кувалдина улыбнулась, глаза её на мгновенье просияли. — Фамилия у меня была красивой: Золотарёва.
Они подняли стаканы с остатками вина и долго держали перед собой, прежде чем опорожнить. У обеих в этот момент было о чём поразмыслить.
— Потом что было? — поинтересовалась Василиса, первой нарушив затянувшуюся паузу. Стаканы были пусты, бутылку Кувалдина отнесла в угол комнаты и поставила за шкаф.
— Потом было всё хорошо, пока Захара Егоровича, моего нового отца, то есть, не убили.
— Убили?! За что?
— Не знаю. Может, кого-то за незаконную рубку леса хотел вывести на чистую воду, может застал браконьеров врасплох, и те его порешили. Убийцу не нашли, а я осталась одна в тайге. Месяца два, наверно, жила в доме
