хороший! А какой замечательный человек Иван Гаврилович! Ведь больной, а такой душевный! Даже про нее, про Анюту, подумал, как бы она не замерзла. Посоветовал тулуп прихватить. Говорят, что за всю свою жизнь он ни одной копеечки из общественного добра не взял! Выходит, значит, можно всю жизнь честно прожить. А вот батя как выпьет, всегда доказывает: все люди жулики, не обманешь — не проживешь. Язык у него дурной делается от вина…
Сладкая дрема мягко давила на веки. Шумел ветер, однотонно шелестели шины на асфальте. И Анюта заснула.
Она проснулась оттого, что по ее лицу ползла какая-то букашка. Она вздрогнула, испуганно отмахнулась, открыла глаза. И сейчас же зажмурилась от слепящих, хотя еще и не горячих лучей солнца, которое высунулось из-за края чуть-чуть дымившейся степи. Было непривычно тихо, пахло землей и бензином. Машина стояла на обочине шоссе, неподалеку от белого здания дорожной станции. Длинная густая тень тянулась от нее по стерне. Шофер Даня сидел на мешке рядом с Анютой и, посмеиваясь, щекотал ее соломинкой.
— Не дури! — сказала Анюта и рассмеялась.
— Ох, какие у вас, мамзель, ресницы! — шутливо проговорил Даня. — Ну прямо как крылья!
— Не дури, Данька… — Она отбросила полы тулупа и поднялась во весь рост. — А где батя?
— Заправляется, — усмехнулся он, кивая на станцию.
Анюта спрыгнула на землю, расправила на коленях платье и торопливо зашагала к станции. В буфете было пусто, тепло и душновато, как бывает в помещениях, которые еще не проветрили после ночи. На беленых стенах спали мухи. Полная буфетчица с недовольным лицом вытирала на столиках клеенки. Отец, сняв шапку, стоял на пороге и жалобно упрашивал:
— Клавочка, один посошок только!.. Дай ты мне Христа ради, пожалуйста!
— Буфет еще закрыт, гражданин, — сердитым сонным голосом отвечала буфетчица, не глядя на него.
— Так ведь только сто грамм, Клавочка…
— Горе мне с вами! — Она отшвырнула тряпку и пошла за стойку. — Ни днем, ни ночью от вас покоя нет!
Анюте было мучительно стыдно, лицо ее ожег румянец, она вплотную подошла к отцу и горячо зашептала на ухо:
— Батя, да как же вам не совестно!
— Ступай, ступай, — негромко заворчал Галушка. — Мне поправиться надо…
Анюта бесцельно брела по шуршащей под ногами стерне. Две короткохвостые перепелки быстро-быстро побежали впереди, нехотя вспорхнули и низко над землей полетели куда-то за бугор. Набежал свежий ветерок, принес от недалекого хутора горьковатый запах кизячного дыма.
— Э-гей-эй! Анюта, поехали! — услышала она крик шофера и оглянулась.
Отец и Даня махали ей у машины шапками.
Анюта вернулась к машине. У отца поблескивали повлажневшие глазки. Не глядя на нее, он сказал виновато:
— Ты того… не серчай… — и протянул ей пару толстых конфет в красивых обертках.
— Да ну, батя… — покачала она головой. — Одно горе с вами!
— Ты девчонка, и, значит, не понять тебе, какая необходимость бывает человеку поправиться, ежели он с вечера выпил, — миролюбиво поучал дочь Галушка.
— Вы всю жизнь «поправляетесь»!
— А вот и не всю!
— Теперь небось в Ростове «поправляться» будете!
— А вот и не буду! — сказал Галушка и осекся. — Ну, самую что ни на есть малость, может, и выпью…
Утром стало ехать интересней. Мимо мелькали встречные машины, грузовые и легковые. Миновали какое-то селение с низенькими хатами и высоким, словно парящим над степью, элеватором. Пересекли полотно железной дороги и, не сбавляя хода, ворвались в Батайск с такими же приземистыми, аккуратно белеными хатами. Две мохнатые собаки с рычанием погнались за машиной и отстали.
Повсюду подле хат в маленьких палисадниках еще зеленели хвостатые петушки и пестрели какие-то осенние цветы.
Глава СЕМНАДЦАТАЯ
Ростов приближался с каждой минутой, все отчетливей выступая на горе из лиловой дымки. Резко запахло рекой. Шоссе запетляло в камышовых зарослях, и вдруг машину вынесло к самому берегу Дона. Могучая река, мутновато-блеклая, широкая и спокойная, холодно заплескалась под настилом моста. А слева, по другому, очень высокому железнодорожному мосту, тянулся бесконечный товарный состав в металлических ажурных пролетах, звонко лязгали буфера.
Утренний Ростов, залитый осенним солнцем, был удивителен и наряден. Многоэтажные дома взбегали на гору, легкие и стройные. Машина обгоняла их, и они весело подмигивали Анюте солнечными зайчиками в бесчисленных окнах. Дворники в белых фартуках подметали брусчатую мостовую. На горе, на Верхней улице, словно приветствуя приезд Анюты, зазвенел трамвай. Откуда-то вкусно запахло горячими вафлями. За огромной витриной парикмахерской было видно, как две блондинки, готовясь к работе, надевают перед зеркалом халаты.
Машина свернула с широкого проспекта в узенький переулок, проехала ещё по одному мосту над железной дорогой и, наконец, остановилась на маленькой уличке, поросшей запыленными лопухами.
Галушка вылез из кабины, огляделся.
— Кажись, здесь…
Он постучал кулаком в калитку. Но прежде чем ему ответили на стук, Анюта вдруг радостно вскрикнула, торопливо спустилась с мешков и бросилась к соседнему домику…
На веранде этого домика Анюта увидела темноволосую девочку с рыжим котенком на руках. Это была Катя!
— Ты куда, Анютка? — удивился отец.
— Сейчас, батя, сейчас…
— Катюша! Миленькая! — задыхаясь от счастья, кричала Анюта, вытягивая шею и подпрыгивая у штакетного забора. — Здравствуй, Катюша!
А Катя уже бежала ей навстречу с широко открытыми от радостного удивления глазами. Полы ее ситцевого халатика развевались.
— Анюта?! Ты?!
Следом за Катей шла светловолосая девочка в таком же халатике, а из окошка Кате энергично махнул рукой заспанный, улыбающийся Сережа.
— Познакомься, Анюта. Это моя сестра, — сказала Катя. — А это Сережка… Да ведь ты его знаешь… Помнишь, он с нами на сеновале ночевал?
— Заходите на веранду, — приветливо сказала Лиза.
— Я бы зашла, да вот батя… Мы ведь по делу… Муку на базар привезли.
Анюта посмотрела на отца. Галушка у соседней калитки о чем-то разговаривал с бледнолицым молодым человеком.
— Вы к Петушкову приехали? — удивилась Катя. — Откуда вы его знаете?
— А мы его и не знаем нисколечко. Это же твой брат, Катюша, дал бате его адрес. Я только не знала, что он рядом с тобой живет.
— Странно, — пожала плечами Катя.
— Ничего странного, — сказала Лиза. — Ты же знаешь, Катя, что Петушков работник базарного комитета.
Петушков что-то написал на клочке бумаги и передал его Галушке.
— Анютка! — крикнул Галушка. — Поехали дальше.
— Но ты еще зайдешь к нам? — спросила Катя. — Слышишь? Обязательно заходи!
— Зайду, Катюша, — пообещала Анюта, забираясь на мешки. — Вот продадим муку, и я скажу бате, чтобы опять сюда приехали…
Машина минут двадцать петляла по ростовским улицам и въехала в крошечный дворик, со всех сторон стиснутый каменными домами. Железные наружные лестницы, как это часто можно видеть на юге, вились
