те времена, в его памяти вставали Джон Колтрейн, Телониус Монк и крафтовое пиво.
Он снова попытался сосредоточиться на Марине, которая глазела на него с другого конца стола. Через некоторое время до него дошло, что он смотрит на стену застекленных шкафов. Дом выглядел так, будто здесь обитало целое семейство. Теперь он вполне мог бы управиться с одной чашкой, миской и тарелкой. Домработница Иоланда каждую неделю набивала холодильник едой, снабженной маленькими ярлычками. Дважды в неделю она разгружала холодильник, и все повторялось. Иногда Иоланда оставляла ему шоколадные пирожные или печенье. А в кладовке — запас всевозможных кошачьих лакомств для Ригби.
Лидия любила угощать друзей воскресными обедами. Новые друзья или старые — ей было все равно. Подготовка к приему гостей придавала ей бодрости, совсем как физические упражнения. У Левина не было такой потребности в людях, как у жены. Ее способность прилетать из Буэнос-Айреса или Сеула, а на следующий день приглашать на обед восемнадцать человек казалась ему почти непостижимой. Но такова была Лидия. Она жила так, будто у нее не было времени сбавить темп. И, по-видимому, правильно делала.
Пялившаяся на него подушка-Марина была совершенно неподвижна. Левин покосился на нее, и она попеняла ему за неугомонность. Он разжал сплетенные под столом пальцы и положил на колени. У него тут же зачесалась рука. А потом задница. Поясница затекла, начали ныть бедра. А все из-за пилатеса. Левин обнаружил существование всех этих маленьких мышц, которые никогда в жизни не работали; к завтрашнему дню они разболятся не на шутку. Единственным движением, которое, как он заметил, позволяла себе настоящая Марина, был легкий наклон вперед или назад. И едва заметные, очень медленные шевеления плечами и головой. «Что будет, если она замерзнет или вспотеет?» — спрашивал себя Левин. Будет терпеть, догадался он. Едва ли Абрамович могла приказать: «Эй, принесите-ка мне одеяло». То же касалось и мочеиспускания. Или, еще хуже, дефекации. Ей ведь наверняка в полдень хочется по-большому? Левин понятия не имел, как она с этим справляется. Может, просто сербы более закаленные по сравнению с другими людьми. Он пожал плечами и вытянул шею. В очередной раз нарушив правила.
К этому времени руки, лежавшие по бокам, отяжелели. Левин оглянулся и посмотрел на часы. Прошло семнадцать минут. Он вздохнул, пошевелился и выпрямился. Однако ноющая боль в ягодицах и бедрах становилась непереносимой.
Было бы куда лучше, если бы Лидия чем-нибудь швырнула в него, подумал Левин. Наорала. Побила, оставила какой-нибудь шрам, чтобы он потом мог смотреть на него и говорить: «Это было в тот самый день. Вот так. В тот самый день, когда она сказала, что больше не может со мной жить».
После того как Элис позвонила отцу, чтобы сообщить об ударе, он аккуратно распаковал последнюю картонную коробку, оставшуюся после переезда. На ней было написано: «Только для Лидии». Он бережно расставил все драгоценные безделушки, обсуждая сам с собой, как правильно расположить чайники, статуэтки, мисочки и коробочки. В течение нескольких недель Левин покупал свежие цветы на ее письменный стол, пытаясь уверить себя, что таким образом заманивает ее домой.
Левин не скучал по ее разглагольствованиям о кризисе школьного образования, или о Бараке Обаме, который обязан сделать в свой первый срок то-то и то-то, пользуясь текущим равновесием сил в Сенате, или о полученной им Нобелевской премии мира, что стало худшим решением жюри с тех пор, как ее удостоился Киссинджер. Или о том, что эта зима станет самой холодной из когда-либо зарегистрированных, что приведет ко всевозможным напастям в сельском хозяйстве, и что морские льды тают с беспрецедентной быстротой. Ему не хотелось знать, что все летит в тартарары. Разве Левин не заслужил право пользоваться кондиционером? Ему нравились хорошо освещенные помещения и авиапутешествия. Он чувствовал свою неспособность разрешить любую из глобальных проблем. Ведь он всего лишь человек. Музыкант, композитор. Он развлекает людей. Это вообще не его проблемы. К тому же он сортирует мусор.
Левин с удивлением обнаружил, что ему не хватает Элис. Сейчас он скучал по ней больше, чем в тот год, который дочь провела во Франции. Ее тогдашнее отсутствие, помнилось ему, принесло определенное облегчение. Ему понравилось, что Лидия теперь снова в его единоличном распоряжении. Они установили для себя новый ритм работы и кинопросмотров, обедов и прогулок, велосипедных поездок и визитов в кафе и искренне наслаждались этим, точно настоящей наградой за то, что продержались вместе двадцать лет.
Вернувшись из Франции, Элис переехала к друзьям. Кровать, письменный стол, плакаты, книги, одежда, украшения — все имущество, заполнявшее ее комнату в школьные годы, исчезло.
Дочь ни разу не была в новой квартире. Левин не приглашал, и она не напрашивалась. Встречались они в кофейнях или ресторанах. Плату за обучение в университете и ежемесячное содержание Элис получала со счета, открытого Лидией. Собственно, от отца ей ничего не было нужно. Теперь, когда Лидия уже не готовила семейные обеды и не организовывала для них совместные походы в театр или на концерты, Левин осознавал это еще острее.
Одежда Лидии по-прежнему висела в шкафу. В ванной стояли ее баночки и флаконы. А еще был рояль, доставленный утром, в день его рождения, двадцать первого января. Инструмент затащили через балкон, куда подняли с помощью крана. Лидия еще в ноябре оформила разрешение на перекрытие дороги, ни слова ему не сказав.
Когда деревянный ящик поднимали на пятый этаж и затаскивали внутрь, на обледенелой улице собралась толпа зевак. Левин полюбил этот инструмент. В первый день, после того как люди из «Стейнвея» ушли, он сел и играл несколько часов. Но день сменился вечером, а признания он так и не получил. Никто к нему не зашел: не было Лидии, чтобы собрать друзей. Не было и Элис: он до сих пор злился из-за доверенности и не желал включать телефон. Левин так и не понял, помнила ли дочь, что у него день рождения, или, возможно, собиралась поздравить позднее. Если действительно собиралась, то ведь адрес у нее был. Но ни открытки, ни сообщения, оставленного у швейцара, Левин не получил.
Не надо было им переезжать в эту квартиру. Левин поразился, что эта мысль прежде не приходила ему в голову. Наступил апрель, но он до сих пор обитал здесь один, а Лидия домой так и не вернулась. Его вдруг охватила ужасающе холодная убежденность в том, что она не приедет. Он позвонит агенту по недвижимости и сообщит, что хочет продать квартиру. А себе подыщет что-нибудь другое.
