что пришло ему на ум.
— В госпитале я трудилась с пользой для людей и ощущала свою пользу. Такая деятельность еще продолжается. И мы еще не расстались с последними из калек. Потом их отпустят, и многие сядут на паперти с протянутой рукой. Но война кончилась, скоро я почувствую себя ненужной. Благотворительная община милосердия, созданная великой княгиней, собирается по-прежнему, у дам и девиц обнаруживаются новые интересы. Но это уже собрание особ, оказывающих покровительство искусствам, помогающих бедным, сиротским приютам и тем личностям, которые ищут… Дамы находят для себя предметы забот, и на всей их деятельности есть оттенок удовлетворенности, а также стремление превзойти в милосердии друг друга. Они служат самоотверженно. Но это не по мне. Сестра говорит, что бедность надо лечить не так, не благотворительностью и не обществами светских дам. Ухаживания за израненными больными и калеками принимала как должное… Я с радостью исполняла все. Словно ты сам в это время лежал на больничной койке. Ты долго валялся в госпитале. Ты знаешь, что все это значит. Я не знала, что ты был болен, но иногда мне казалось, что ты лежишь в муках, и когда я ухаживала за тяжело раненными, то мне казалось, что я помогаю тебе… А какие слова благодарности, какие кроткие мольбы последних признаний приходилось выслушивать мне, сколько чувства и ума пробуждалось в страданиях у самых невзрачных людей.
— Ты ищешь новой деятельности?
— Да, я хочу учиться. Мне это необходимо. Хотя бы пришлось уехать. Я уже побыла в деле и не смирюсь с судьбой гувернантки.
— Бог с тобой, как ты могла подумать.
— В любой мужской профессии я принесу больше пользы, чем раздавая бедным горячие обеды и медные гроши. Но я не впадаю в идеализм и считаюсь с тем, что есть на самом деле и что может быть, я помню, кто я, кто мои отец и мать, семья и какой мой образ жизни, от которого я не могу отказаться, как и от всех привычек. Я подолгу могла бы жить как солдат на сухом пайке или даже как каторжник, но я не могу совсем отказаться от того, к чему привыкла, и должна вернуться к своей жизни.
Вера засмеялась и сказала, что очень благодарна Алексею, и добавила с оттенком зависти, что только за один этот день, проведенный с ним, она стала образованнее и лучше понимает…
— Я очень много узнала сегодня. Я не предполагала ничего подобного. Какое счастье, что ты приехал. Что ты привез такой багаж интересов и наблюдений. Ты открыл мне целый мир. Ты, Алеша, человек с интересами, и тебя можно боготворить. Та, которую ты полюбишь, будет счастлива.
Она только опасалась, что он опять заговорит про свое, в чем он, как ему казалось, претерпел поражение.
— Но что бы ни было, Вера, — сказал он с некоторой аффектацией твердости, — но я… я люблю тебя, да иначе и быть не может. Мы с тобой должны стать мужем и женой.
В явной радости она засмеялась. Глянула на него. Но не ответила.
Незаметно они дошли до дома Керженцевых. У подъезда встретилась Наташа и перебила расставание. За деревьями, из открытого окна слышались звуки рояля. Это играл Василий Васильевич. Вера знала, что, когда у отца неприятности, он подолгу оставался один в своем кабинете и в утешение себе садился за рояль.
Мария Константиновна говорила дочерям, что рвущиеся вверх новые звезды финансового мира желали бы претворить старую, продуманную отцом идею о замене в России откупов, которые были источником множества несчастий, на акцизные сборы с промышленных предприятий и со всех товаров. Теперь этому плану хотят дать ход, вычислениями Василь Васильича воспользоваться, а самого его оттеснить. Мать сказала, что беспокоиться не надо: «Отец твой старый воин, закален в бою».
Наташа судила обо всем просто, надо истреблять эксплуататоров и прогнивший класс царевых слуг.
А честных чиновников у нас ненавидят, и они никому из своих коллег не нужны.
Было уже поздно, и белая ночь стояла над деревьями Алексей попрощался с Верой и Наташей, обменявшись рукопожатиями.
На другой день Алексей и Вера снова встретились, снова бродили…
— Мне кажется, что у тебя на душе еще осталось что-то, — сказала ему Вера, — если можешь, расскажи все откровенно, я постараюсь понять…
Глава 10
ПОЛЗУНЫ ПО СКАЛАМ
Альпы вместе с их ледниками способны отнять у человека всякую мысль о его высокомерии, свести на нуль его самомнение.
Марк Твен. «Странствование за границей»
Алексей зашел в Географическое Общество. Как и можно было предполагать, доклада никакого не было.
Несколько молодых людей в штатском и военном, сидя за большим столом, поодаль друг от друга, горячо разговаривали, как слышно было еще через дверь из коридора с книжными шкафами.
Когда Сибирцев повесил фуражку и вошел, все встали. Перезнакомились, каждый представился. Назвал себя и Алексей. Ему предложили садиться и принять участие.
Молодой офицер, назвавшийся Михаилом Ивановичем Венюковым, со значком Генерального штаба, сказал любезно, что пришло письмо от Петра Петровича Семенова и вызывает здесь много толков. Семенов со своей экспедицией находится в горах Тянь-Шаня, где до него никто из ученых не бывал. Ползает по скалам, приближаясь к пику Хан Тенгри.
— К таинственной и неизвестной доселе вершине!
Не бывали европейцы — и считается, что не открыта; впрочем, так и есть, владыки Азии либо не описями занимаются, либо дело поставлено у них несовершенно. Гигантские хребты Азии нуждались в описях заново по современной методике. Сами китайцы, при всей цивилизованности и образовании их, еще в позапрошлом веке просили миссионеров переснять и проверить карты империи. В Ватикане, где готовят «духовных топографов», как бы свой генеральный штаб, всегда готовы к услугам.
Разговор за столом заинтересовал Сибирцева. Неожиданно он почувствовал, что спинки его стула коснулись руки. Он обернулся, встал, видя знакомое лицо.
— Павел Павлович!
Седоватый сотрудник Географического Общества. Дорогой Павел Павлович все такой же, как и был; неустанный труженик. Небольшого роста, суховатый, с узким лицом в усах. Смотрел в лицо Сибирцева, как бы не совсем его признавая.
— Да что же вас так долго не было, Алексей Николаевич? Сколько лет не захаживали…
— Я был в Японии.
— В Японии?
За столом все стихли, а Венюков приподнялся.
— Так вы из Японии? — спросил он.
— Я был в кругосветном плаванье, потом у своих берегов. А потом в Японии, и в Гонконге в плену, и в Южной Африке — и вот только что
