к ней подступиться.
Мама ставит локоть на ручку инвалидного кресла и с негодованием вздыхает. Недовольно подпирает щёку. Шурик, резко её развернув, быстро катит к выходу, неловко суетится. Извиняется за неаккуратность. Жутко воняет туалетной водой, явно вылил на себя полфлакона.
Мама, не удостоив его даже словом, лишь поднимает руку, мол: «Да ладно».
Больничные двери разъезжаются, а я оборачиваюсь.
Ткаченко всё так же стоит у регистратуры. Замер, не двигается с места. Больше на своей помощи не настаивает. Его лицо — ещё одна мамина простынь, на этот раз серенькая, цвета бледной поганки.
Глава 19
Со мной происходят какие-то странности. Три травмы назад я была серьёзным, адекватным и, самое главное, взрослым человеком. А теперь я, как трёхлетняя хулиганка в песочнице, радуюсь, что насолила доктору. Да, бабник! Да, нравится всем женщинам на свете! Да, пытался и меня соблазнить, но плохого-то ничего не сделал. Маме вон помог. А то, что Майка, возможно, ребёнка понесла, так это когда было? Я семь лет назад случайно нашему соседу Родиону Палычу в лифчике дверь открыла. Тоже особо нечем гордиться. Мало ли как события складывались? Может, Майка сама на него напрыгнула. Ох, аж неймётся мне от переживаний. Теперь я жалею, что отказалась от его помощи. Совесть мучит. Сердце ноет, и колет в груди.
Всей честной компанией мы усаживаемся в такси. Мама с Шуриком сзади, я впереди с водителем.
— Александр, я очень благодарна вам за помощь…
Оборачиваюсь, в ужасе машу рукой с гипсом. Все в школе зовут оркестровика Шуриком, но не в лицо же. Как-то неудобно. Это же, по сути, кличка.
— Пс-с, мама! Николай Иванович.
— Ты же сама говорила, что он Шурик. Поэтому я решила, что он Александр.
Учитель смотрит то на меня, то на маму, поправляет в недоумении очки. Хороший же парень, а попал в жернова моих медицинских страстей.
Мы с мамой наискосок, она сидит за водителем. Я, стараясь не слишком выставляться из-за кресла, таращусь на неё, пучу глаза. Надо было Шурика вперёд, а мне сесть назад. Как-то всё вышло неправильно.
— Николай Иванович. — Мама чуть вскидывает подбородок, вытягивая ногу. Знаю эту её коронную позу — настроение у Натальи Викторовны так себе. — Мы вам очень благодарны, но вы должны понять, что только что стали предметом мести. Моя дочь очень некрасиво с вами поступила. На самом деле ей нравится другой, очень уважаемый человек — доктор. Но, так как столкнулась с подобной конкуренцией впервые, она страдает по этому поводу тревожным расстройством, вот и позвала вас. А так-то вам не на что надеяться, она не разделит с вами кров и постель.
— Мама! — Округлив глаза до размера блюдец того самого парадного сервиза, из которого мы поили чаем Ткаченко, я снова выглядываю из-за кресла и кручу двумя здоровыми пальцами у виска.
Таксист ржёт. Шурик в ужасе.
— Я не хочу, чтобы вы строили воздушные замки насчёт моей дочери. Понимаете, она сопротивляется обоюдной страсти. Но я знаю её целых тридцать пять лет и могу с уверенностью сказать, что доктор её зацепил, именно поэтому она ведёт себя как ребёнок.
— Да мама, елки-моталки! Хватит уже! Он же работает в моей школе! Я же его начальник. Что тебе вколол этот доктор Ткаченко?
— Обезболивающее, — пожимает плечами мама, не в силах простить мне того, что я послала её любимца, выбрав истинного, верного, добродушного поклонника.
Неожиданно меня кидает вперёд. В грудь впивается ремень безопасности. Перед машиной возникает Майка. Она довольно резво оббегает автомобиль, открывает дверь и заглядывает внутрь. Осмотрев всех, кто в салоне, как будто успокаивается.
— Фу-ух. После приёма у Разумовского не нашла Ткаченко в его кабинете и подумала, что Костя с вами.
— С нами бог. — Взглянув в приложение на имя везущего нас таксиста, добавляю, улыбнувшись: — И Прохор.
Таксист снова веселится и кивает мне.
Первый шок, видимо, прошёл и подруга залезает в такси. Хотя её никто не звал, я рада, что она больше не плачет от боли. В итоге Шурик оказывается посередине, зажатым между мамой и Майкой.
— Майя, я не твоя мама, но старше и мудрее, и ответственно заявляю: ты должна взять себя в руки.
— Наталья Викторовна пошла вразнос, — комментирую я фразу матери, которая и раньше Майку недолюбливала. А теперь, когда решила заиметь внуков от Ткаченко, увидела в ней прямого конкурента. — Я предлагаю всем успокоиться.
— А я прошу проявить уважение к моей личной жизни! — Здоровой рукой поправляет подол платья Майка.
— Какая личная жизнь, Майя? — Выглядывает из-за Шурика мама. — Очевидно же, что доктору ты безразлична, вот и не надо ему навязывать чужого малыша! Это гнусно!
— Мама! — охаю. — Базар-вокзал! Бедный Ткаченко там весь, поди, изыкался.
— Вы, пожалуйста, так не говорите, Наталья Викторовна. Вы ничего не знаете, — грустным голосом.
— Может, я ничего не знаю, но я всё вижу.
— Ваша дочь поклялась, что к Косте не подойдёт. Поэтому остаюсь только я.
— Точно. Только ты и остаешься, — прыскаю со смеху, снова высовываюсь из-за кресла, на этот раз сильнее, ведь Майка сидит прямо
